Прекрасная шантажистка - Полина Федорова Страница 25

— Эй, каспадин барин! — послышался голос с явным татарским акцентом. — Айдэ, паэдим! Лашадкэ якши, шибка быстра ехать будим!

Тевтонский рыцарь в стальном доспехе и длинном плаще с рыцарским крестом отвернулся, но ямщик в стеганом бешмете и малахае не унимался:

— Каспадин немес! Паэдим! Якши лашадкэ...

— Пошел вон, — голосом Тауберга сказал рыцарь и отошел от надоедливого инородца.

Полина не чувствовала страха, пока видела Сергея, Тауберга или князя Болховского, но минуту назад мимо нее прошел, громыхая ботфортами, одноглазый пират, и ее бросило в холод.

Когда начались танцы, турчанку можно было видеть то с рыцарем, то с таинственным Ринальдо Ринальдини, оставившим свою Офелию.

Мазурка с ее причудливыми фигурами и мужскими соло была кульминацией всех балов и маскарадов, И только капельмейстер взмахнул на хорах своей палочкой, как в залу, гремя шпорами, вошел фельдъегерь с пакетом в руке.

— Господину майору Таубергу срочный пакет из штаба армии, — громогласно возвестил он.

— Я Тауберг, — сказал Иван, снимая стальной шлем.

— Вам пакет от их высокопревосходительства графа Беннигсена, господин майор, — отрапортовал фельдъегерь.

Тауберг разломил печать, вскрыл конверт и пробежал глазами по строчкам.

— На словах велено передать, — добавил фельдъегерь, — что вам предписывается тотчас отправиться к месту вашего назначения...

Иван Федорович кивнул, нашел глазами татарина и одноглазого пирата, виновато развел руками. И твердой походкой военного вышел из залы.

А после мазурки случилось одно происшествие, впрочем, не надолго отвлекшее гостей от танцев и веселья. Дотошный ямщик-татарин, схватив за рукав свою очередную жертву, стал склонять ее к прогулке на «шибка якши лашадкэ». Жертва, обряженная царем Эдипом, раздраженно выдернула руку из лап татарина, тот, поскользнувшись на вощеном паркете, брякнулся на него так неловко, что, похоже, выбил плечо из сустава. Когда он поднялся, правая рука его висела, как плеть. Расстроенный ямщик, приняв извинения Эдипа, снял маску, и все узнали в нем князя Болховского, весельчака и повесу, известного в обеих столицах своим неизбывным волокитством. Теперь, однако, князь-балагур был далеко не весел: гримаса боли, когда он, придерживая руку, покидал бальную залу, то и дело искажала его лицо, как он ни храбрился.

Зазвучавшая с хоров музыка быстро заставила гостей забыть о сем инциденте, а Сергея — собраться. С удалением Тауберга и Болховского план князя Всеволожского вступал в форс-мажорную стадию, и развязка могла наступить в любой момент. Посему он глаз не спускал с Самарцева и не заметил, как в залу вошли два бравых стрельца в шишаках и черных масках, делающих их похожими на мавров. С минуту они стояли, оглядывая залу, затем, разделившись, стали обходить танцующие пары. В их движениях была явно заметна тревога.

— А где Полина Львовна? — голосом Болховского спросил один из стрельцов-мавров, подойдя к Ринальдо-Всеволожскому.

— Что?! — похолодел Сергей и стал судорожно оглядывать залу.

Турчанки нигде не было. Всеволожский подлетел к одноглазому пирату, неучтиво оторвал его от Дианы и отвел в сторону. Стрельцы последовали за ним.

— Где она? — жестко спросил пирата Сергей.

— Полина Львовна? Да здесь где-то, — закрутил головой Самарцев.

— Ее нигде нет, она исчезла, — зарычал на него Всеволожский.

Лицо Самарцева покрыла мертвенная бледность.

— Неужели все-таки...

— Чего ты там бормочешь, говори громче, — потребовал Сергей.

— Знаю, — тихо сказал Степан. — Знаю...

— Что ты знаешь, что? — тряхнул его за плечи Сергей. — Говори, ну!

— Малая Серпуховская, — дрожащими губами выдохнул Самарцев. — Церковь Ярославских Чудотворцев. — И совсем тихо добавил: — Может, еще не поздно...

24

В восемьсот двенадцатом Москва выгорела почти вся. Шесть с половиной тысяч домов уничтожил тот пожар, а от многих десятков московских соборов и приходских церквей остались лишь закопченные остовы да груды угольев. Конечно, за три года Москва поднялась, но руки дошли не до всего: почти в каждой ее части еще можно было зреть то погибшую усадьбу, а то и разрушенную церковь.

Храм Ярославских Чудотворцев в Серпуховской части Москвы был из таковых: купола порушены, вместо окон и ворот будто слепые глазницы и черные зевы. Сюда-то и торопились четверо друзей, один из которых стал уже бывшим. В спешке им некогда было сменить маскарадные костюмы на обычное платье.

Остановились за квартал до церкви.

— Дальше пойдем пешком, — сказал этот бывший, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из своих попутчиков. — А то нас услышат.

— Кто? — спросил с тревогой Сергей. Но Самарцев — а это был он — не ответил.

Войдя под закоптелые своды мертвого храма, они услышали голос, который был зловещ и глух, будто исходил из самых глубин ада. Понять, откуда он доносился, было невозможно: казалось, что его источали стены, пол, даже своды с сохранившимися кое-где фресками, с коих взирали с укоризной на ряженых пришельцев печальные лики святых. Однако Самарцев уверенно пошел к алтарю, и трое друзей увидели сбоку небольшую нишу со ступенями, уходящими вниз. Звук исходил именно оттуда.

— Там подземелье, склеп, — пояснил шепотом Самарцев. — Это там...

Стараясь ступать как можно тише, они стали спускаться по ступеням в подземелье; впереди Сергей, за ним Самарцев и Тауберг, замыкал шествие Борис Болховской. С каждым шагом голос внизу становился все отчетливее, а фразы понятнее. А еще чуть позже Сергей узнал этот голос...

— ...не она, так Левушка женился бы на мне. Все шло к тому. Но, как назло, в тот год она стала выезжать в свет. И они встретились! Она сделала все, чтобы отнять его у меня!

Ступени кончились. Теперь Сергей и остальные оказались в небольшом мрачном склепе с низкими сводами и земляным полом. В дальнем углу его, освещенном слюдяным фонарем, сидела прямо на земле, вжавшись спиной в каменную стену Полина. Чалма с брошью и страусиным пером валялась поодаль, короткая верхняя юбка была порвана, а из-под задравшейся едва ли не до пояса атласной рубашки поблескивали в неясном свете газовые шальвары. По всему было видно, что девушка отчаянно сопротивлялась. Но силы, как видно, оказались не равны: ноги и руки Полины были связаны накрепко, рот перетянут цветастой турецкой шалью, а над ней, нависнув зловещей птицей, стояла в черном одеянии испанской дуэньи... Варвара Апрониановна.

— О, как я жаждала ее убить, вонзить ей в грудь кинжал и увидеть, как ее змеиная кровь хлынет из раны! Сколь раз я переживала этот сладостный миг в своих ночных бдениях! Как бы я хохотала над поверженной разлучницей, как плевала бы в ее застывшее лицо...

— Боже мой, да она же сумасшедшая, — прошептал Болховской.