Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй Страница 25

Состояние сестры тревожило Макса. Он понимал, что у Мариетты температура, что она очень слаба. Она постоянно дремала с открытым ртом, тяжело и со свистом дышала. Власти боялись вспышек эпидемии, сохранившиеся больницы были битком набиты пациентами с диагнозом дизентерия и тиф.

Аксель отправился на поиски еды. Обычно они питались бульонными кубиками и черным, плохо пропеченным хлебом, который прилипал к зубам и вызывал расстройство желудка. Денег в обращении не было, магазины не работали, надо было как-то выкручиваться. Стал популярным бартер. Меняли все на все. Черный рынок в основном функционировал возле Бранденбургских ворот.

Скрепя сердце Макс поинтересовался у сестры о судьбе супруга. Он отпустил язвительное замечание, узнав, что Курт Айзеншахт вовремя улетел на самолете вместе с несколькими партийными бонзами, теми, кого именовали «золотыми фазанами», возможно, за неповторимую красоту их оперения. Он и раньше ни секунды не сомневался, что этот человек найдет способ спасти свою шкуру. Такие дьяволы, как он, обладают несколькими жизнями.

Задумавшись, он не услышал, как в помещение вошла девушка в черном берете. Увидев в комнате ее тонкий силуэт, белую повязку на рукаве, Макс поднялся, несколько удивленный. Она смотрела на него молча, с непроницаемым лицом, сжимая в руке дужку ведра с водой, такая бледная и прозрачная, что походила на привидение.

— Что вам угодно, фрейлейн? — осведомился он.

— Кларисса, это ты? — глухо спросила Мариетта. — Заходи, не бойся. Это мой брат.

Успокоившись, незнакомка улыбнулась и поставила ведро на пол. Вода забрызгала ее платье, которое из-за этого прилипало к ногам.

— Кларисса теперь живет с нами, — объяснила Мариетта. — Она прибыла из Истенбурга.

Сестра могла ничего не добавлять. Макс слышал о печальной истории беженцев из Восточной Пруссии, которые, заполонив дороги, продвигались на запад, оставляя за собой не только свои дома, но свое наследие и свое будущее.

— Как вы себя чувствуете, фрау Айзеншахт? — спросила Кларисса.

— Немного лучше, спасибо, — бодро ответила Мариетта. — Теперь, когда нашлись Аксель и Макс, чего я могу еще желать? Возвращение брата оказалось для меня словно приглашением на коктейль.

Шутка не вызвала смеха у Клариссы, Макс же забеспокоился еще больше, озабоченно изучая лицо больной. Несколько минут спустя, когда Мариетта уснула, Кларисса вышла на балкон. Травинки пробивались из швов кирпичной кладки.

— Это опасно, — сказал Макс, подходя к окну. — Вам лучше вернуться в комнату.

— Не думаю. Балкон еще крепко держится, — сказала она, пожав плечами.

— Я переживаю за Мариетту. Надеюсь, она не подхватила чего-то серьезного, но у нее плохо с легкими. Я должен отправиться за доктором.

— Вашу сестру изнасиловали. Она заразилась чем-то инфекционным. Я везде искала «пиримал». Напрасно. Понадобилось два фунта кофе, чтобы получить упаковку.

Кровь прилила Максу к лицу. Он не знал, что ранило его больше — известие о том, что случилось с Мариеттой, или тот бесстыдный тон, каким это было произнесено.

— Вижу, ты шокирован, — сурово продолжила девушка, перейдя на «ты». — Сожалею, но время всяких условностей прошло. Надо привыкать к тому, что есть. Русские мстят немцам. И тем, что насилуют немецких женщин. «Женщины, сюда!» — этот окрик уже всем знаком. Женщины теперь платят по счетам. И не один раз, нет, не один… Десять, двадцать раз! Они охотятся на нас, как на дичь. Многие умирают. Истекают кровью, как моя мать. Другие убивают сами себя. В Берлине нет пищи, но хватает яду, — констатировала она с жалящим удовлетворением. — Многие заражены, так как у нас нет пенициллина, чтобы лечить сифилис и гонорею. Аборты тоже никто не делает. Поэтому через несколько месяцев родятся больные дети.

Макс молчал. Он попытался представить, как солдаты насилуют стоящую перед ним девушку, как раздвигают ей ноги, как берут ее, один за другим, но не смог. Не хватило духа. А его сестра? Он закрыл глаза.

— Хуже всего то, что эти женщины молчат, потому что им стыдно не за то, что они изнасилованы, а за то, что они немки. Словно они тоже чувствуют свою вину. Но я не собираюсь нести груз этой вины. Я ни в чем не виновата, ты понял? — крикнула она. — Не виновата! Не виновата!

Говоря по правде, Макс ничего не понимал. Он смотрел на незнакомую девушку, которая говорила ему «ты», которая была в отчаянии, которая была дикой. Он не мог постичь всех нюансов происходящего. Все перевернулось, и не успел он выбраться из концлагеря, как снова оказался в пропасти. С болью в глазах он повернулся к сестре, которая уже проснулась и молча смотрела на него.

— Мариетта, я…

— Помолчи, прошу тебя! — сказала она, подняв руку. — Кларисса права, хорошо, что она сказала тебе правду. Женщина сейчас — самое беззащитное существо. Чтобы хоть как-то себя обезопасить, немки переодеваются мужчинами, обезображивают лицо, стараясь выглядеть больными. В большинстве случаев это не помогает. Особенно если женщина полненькая. Им очень нравятся пышные формы. Вот и мне тоже оставили подарочек на память. Нет, успокойся, не ребенка. Я слишком стара для этого. Хоть это радует, не так ли? Представляю, какой была бы физиономия Курта, если бы я родила ему маленького Ивана…

Мариетта говорила спокойно, даже безразлично, словно все это произошло не с ней. Макс спрашивал, как ей удается справляться с этим, откуда она берет силы?

На лестнице раздались шаги.

— Осторожно, Аксель вернулся! — прошептала Мариетта. — Я не хочу, чтобы он знал, слышишь? Он этого не вынесет.

Захлопнув за собой дверь, юноша стал доставать из карманов добычу — сигареты, завернутые в промасленную бумагу огурцы, несколько кружочков колбасы. Его худое лицо излучало такое удовлетворение, что Макс невольно вздрогнул. Как Аксель мог довольствоваться столь малым? Боже, что ему делать? Может ли он помочь своим близким?

Берлин, октябрь 1945

Для каждого человека какой-то город занимает особое место в жизни. Для Ксении Федоровны Осолиной таким городом стал Берлин. Красной нитью прошел он через ее судьбу. Город-перекресток. Город, где она стала женщиной, где мужчина оставил часть себя и в ее душе, и в ее теле. Город, в который она вернулась в начале войны, чтобы сказать этому мужчине правду и просить о прощении. У него хватило великодушия простить ее. И вот она снова вернулась туда, но на этот раз нацистские имперские орлы валялись среди мусора, а на парадном фасаде «Адлона» красовался портрет Сталина. На самой же Ксении вместо красивого платья от кутюр, одного из тех, что она надевала на показ мод или пышный прием, был французский военный мундир.

«Их поставили на колени, и это справедливо», — так заявил один из старших офицеров, глядя на проплывающую мимо вагонного окна страну, которая больше напоминала кладбище разбитых кораблей со сломанными мачтами. Лицо Ксении оставалось безучастным, только ногти одной руки царапали ладонь другой. Никто не должен знать ни то, что она принимает близко к сердцу трагедию этой земли, ни про боль, которую она испытывает из-за отсутствия Макса фон Пассау. Она вернулась на эту землю, потому что должна была знать, жив он или нет. Вернулась, потому что не могла без него. Безупречное знание русского, английского и немецкого языков, содействие движению Сопротивления, что послужило ей хорошей рекомендацией, позволило ей стать переводчиком в Совете союзного контроля над Германией.