Перо фламинго [= Иероглиф ] - Наталия Орбенина Страница 25

Серафима обрадовалась предложению мужа, а Зоя откровенно расстроилась, ей очень хотелось попасть внутрь пирамиды. Она вопросительно взглянула на брата.

– Как хочешь, Зоя. Только бы тебе хватило сил. Я не хочу, чтобы эта пирамида стала усыпальницей прекрасной царевны Зои! Но, как я полагаю, придется ползти на четвереньках, залезать и спускаться в очень узком проходе, словом, путешествие, полное неприятностей для дам.

Зоя надулась, но вынуждена была отступить и составить компанию Серафиме Львовне. Та же в свою очередь с содроганием представила себе, как она ползет, о ужас, на четвереньках, и её округлости, обтянутые юбкой, колышутся перед носом у Аристова! Более непристойной картины трудно себе представить, и посему лучше отказаться от заманчивого путешествия в глубь веков.

Итак, решено, дамы остаются ждать мужчин, которые с решительным видом зажгли масляные факелы и двинулись в глубь неизведанного. Вход в пирамиду располагался на высоте пятнадцатой ступени на северо-восточной стороне. Проход с самого начала оказался очень узким и круто пошел вниз. Пришлось и впрямь ползти на четвереньках, иногда почти на животе. Воздух оказался спертым, дышать становилось все тяжелей еще от дыма горящих факелов. В какой-то момент путь преградила гранитная глыба, которая по замыслу строителей, должна была останавливать древних незваных гостей гробницы. Однако те прогрызли в песчанике обходной путь, по которому и двинулись дальше путешественники. Теперь путь, такой же мучительно узкий, пошел в гору и привел в маленькое помещение. Одна из стен не доходила до потолка и представляла собой дальнейший проход. Итак, предстояло лезть прямо на стену, чтобы продолжить движение вперед. Проводник ловко вскарабкался наверх по выдолбленным за века углублениям и помогал лезть остальным.

– М-да! – только и молвил Соболев, с трудом преодолевая преграду.

Но неудобней всего было Лавру, который тащил на себе аппарат и штатив. Иногда он невероятным усилием гнал от себя преступную мысль бросить все тут и подобрать на обратном пути, но мысль о том, что книги дяди, его лекции будут украшены его фотографиями, что петербургские журналы выстроятся в очередь за ними, заставляла, скрипя зубами, тащить все это дальше. После стены – опять узкий проход с нависающим над головой потолком, маленький покой, опять гранитный обломок на пути, и наконец, – склеп царя!

Уф, наконец-то можно разогнуться и размять затекшие члены! Путешественники огляделись, и разочарование отразилось на их лицах. Небольшая комната, отделанная полированным гранитом. Потолок и стены черные и закоптелые от дыма факелов. Ни одного иероглифа, ни одного рисунка! Ничегошеньки! Посередине располагался пустой саркофаг без крышки и никаких следов мумии фараона и неведомых сокровищ.

Профессор, разумеется, по трудам именитых египтологов знал, что будет именно так, но все же он с тайной надеждой ходил вдоль стен и светил факелом. Вдруг что-нибудь да откроется и его пытливому взору, что осталось незамеченным предшественниками? Бедуин-проводник расположился в углу, Петя повалился рядом совершенно без сил. А Лавр принялся устанавливать аппарат и делать долгожданные снимки. Аристов тоже с любопытством ходил вдоль стен, рядом с Соболевым.

Обычно в «программу развлечений» путешествующих входил еще и трюк с поиском древностей. Вдруг бедуин находил где-то в уголку черепок или еще что-нибудь, и предлагал неискушенному туристу. Понятно, что все это было заготовлено заранее, но как обставлено! Из самой пирамиды Хуфу! Однако с профессором этот жалкий фокус не прошел, но тот был щедр и не обидел бедуина, наградив его монетой при расставании.

В ожидании спутников дамы не скучали. Они расположились на широких каменных блоках-ступенях и, прикрываясь широкими шляпами от солнца, созерцали окрестности. Внизу копошились иные туристы, рядом высилась еще одна каменная громадина, а вокруг песок, песок, песок.

Зоя поначалу чувствовала себя немного скованно в обществе Серафимы Львовны. Ей очень, очень хотелось нравиться этой женщине, добиться её материнской любви и нежности. Госпожа Соболева необычайно интересовала Зою. Как можно быть матерью взрослого молодого человека и выглядеть так, словно тебе двадцать пять, ну от силы, тридцать годов? Как можно всю жизнь прожить с таким строгим, неласковым, суровым мужем и при этом казаться совершенно счастливой? А Зоя была наблюдательна, она сумела разгадать характер профессора, скрытый под маской светской любезности. Неужели Серафима была в него влюблена?

Слово за слово они разговорились. Серафима Львовна вдруг поймала себя на мысли, что до сих пор никому никогда не рассказывала о своей юности, о своих девичьих переживаниях, о сватовстве Соболева. У неё не было подруг, её мир ограничивался семьей. Разумеется, она не посвящала юную слушательницу в самые сокровенные тайны своей души и отношения с супругом. Но по тому, как Зоя слушала, как алели её щеки, как трепетали ресницы, рассказчица чувствовала, что девушка многое понимает без слов, душой, сердцем. И Серафиме было радостно и тепло от этого внимательного и доброго взгляда, от этой живой заинтересованности.

– Как же понять, где любовь, какая она? – в волнении спросила Зоя.

– Трудно сказать, наверное, это необъяснимо простыми словами. У каждого она своя. Одному Господь посылает безумную страсть, которая отшумит, сожжет все дотла, и живи потом, питаясь воспоминаниями. Другой всю жизнь греется у небольшого, но постоянного, незатухающего огня, который дает тепло и радость. И тот и другой полагают, что его обошла судьба, не дала ему того, что получил другой. Я была так юна, так глупа и неопытна в жизни, что когда ко мне посватался Викентий Илларионович, чуть не померла со страху. Однако же больше двадцати лет я живу и счастлива, хотя мой путь к душе супруга был долгим и мучительным. Но кто живет просто? В каждой семье да какие-нибудь сложности имеются. Вы, Зоя, теперь в таком возрасте чудесном, чуть старше меня, когда я замуж выходила. В эти годы все кажется нестерпимым, острым. Все чувствуется по-особому. Иногда совершенно нет никаких полутонов. Только все красное или черное, либо белое. И только потом, с годами, понимаешь, что есть еще и серое, розовое, сумерки души, когда сгущаются краски и меркнет свет. Вроде видишь и чувствуешь по-прежнему, да все как-то зыбко, призрачно, по-иному. Но это тоже твоя жизнь, она продолжается, и тот же человек рядом. Одно я поняла – то, что приходит, не повторяется. Надо принимать жизнь такой, какой её дает Господь. И если он дарует тебе любовь, окунись в неё с головой, но не теряй рассудка. А если не посылает великого чувства, то ищи его в малом, собирай по крупицам и воздастся тебе!

– Ах, как скучно собирать, как курица, по зернышку! – Зоя с легкой досадой поддала ногой маленький камушек, который весело поскакал вниз.

– Вам, дитя мое, это, судя по всему, не грозит! – рассмеялась Соболева и слегка приобняла девушку.

Зоя ответила ей, приласкавшись, как котенок. Она уже собралась с духом поговорить о самом важном и трепетном для себя предмете, о чувствах Пети, как в этот миг из черной дыры показались знакомые головы.

Ахи, охи, впечатления, смех, пережитый страх и напряжение. После сумрака и духоты внутренностей пирамиды сухой горячий воздух показался спасительной прохладой, яркое жгучее солнце – божественным светом. Немного придя в себя, путешественники продолжили свой путь наверх, и вот уже наконец высшая точка пирамиды. Небольшая площадка с трудом вместила всех. Мучения были полностью оправданы открывшимся видом. С одной стороны долина, полная жизни, питаемая чудотворными водами великого Нила, с другой – необъятные просторы мертвой пустыни, бескрайний, безжизненный песок, который неуклонно поглощает остатки некогда великой цивилизации.