Созвездие верности - Луанн Райс Страница 25

Мотор ее лодки размеренно урчал. В небе кружили чайки, пониже летали крачки. Вдалеке маяк Викланд-Рок испустил свой луч в последний раз и погас до вечера. Из тумана выступала береговая линия Коннектикута: на западе был пляж Файрфлай-Бич, на востоке – Мыс Хаббарда. Но русалок не было нигде.

Проводив взглядом уносимые западным течением белые цветы, Куин развернула лодку и погнала ее обратно к берегу. Ей нужно было доставить лобстеров; ведь она обеспечивала главное угощение для свадьбы.

Через пару дворов от него находился дом Румер. Она заметила какое-то движение и обмерла, вспомнив единорога миссис Ларкин. Но что бы там ни было, оно быстро растворилось в дымке. Раздался грохот грома, сверкнула молния. Куин выкрутила ручку газа на полную мощность и рванула домой, рассекая непокорные волны.

– Если в день свадьбы идет дождь, то брак будет долгим и счастливым, – стоя под навесом шатра, изрек облаченный в визитку Сикстус Ларкин.

– Как мило, – сказала Августа Ренвик, слепя глаза окружающих своим шелковым сиреневым платьем. Она приходилась тещей брату Сэма. И Сэм обожал ее; она заботилась о нем как о собственном сыне. Ее седые волосы, украшенные живой сиренью, волнами ниспадали ей на плечи.

– Это не дождь, а вселенский потоп, – хохотнула Аннабель Маккрей; акцент выдавал в ней южанку не меньше, чем ее вычурная шляпка. – Похоже, в любую секунду случится нашествие саранчи.

– Красота и насыщенность эмоций напоминают мне сцену свадьбы из «Женитьбы Фигаро», – сказала Винни Хаббард и взмахнула рукой, словно изображая декорацию в театре Ла Скала. Она была в своем прекрасном египетском наряде, в который входили настоящий бурнус и Кошка Фараона, – в память погибшей когда-то Элисабет Рэндалл и в честь приезда Майкла. Покончив с карьерой примадонны, она с удовольствием помогла основать в Хартфорде музыкальную школу. Хотя теперь Винни давала только частные уроки, она отнюдь не утратила своего звездного величия.

– У тебя бывает хотя бы одна минутка, когда ты просто живешь спокойной жизнью, а не приплетаешь к ней какой-нибудь театр, в котором ты однажды побывала? – съязвила Августа.

– Очень редко, дорогая, – потягивая шампанское, с достоинством ответила Винни.

– Точно, и уж кому, как не мне, знать об этом, – подтвердила Аннабель. – Я ее любимая соседка…

– И про меня не забудьте, – сказала Геката Фрост, которая, как обычно, была одета в черное, но на сей раз ее черную пелерину украшали радужные вкрапления пурпурного шелка. – Пенье Винни – это музыка для наших душ. Хорошо или плохо, но она поет песни наших жизней. Самые лучшие видения посещают меня, когда она распевает арии из опер Пуччини.

– О, боже ж мой, – вздохнула Аннабель. – Хватит о твоих видениях, Геката. Не то дети подумают, что ты ведьма, а мы не…

– Она и есть ведьма, – сказала Винни, обнимая внезапно побледневшую Гекату. – Мы с ней выросли бок о бок, и дар ясновидения был у нее с самого детства. Аннабель, ты ведь приезжая.

– Только на Мысе Хаббарда тот, кто прожил здесь тридцать пять лет, по-прежнему будет считаться приезжим, – похлопав по спине Аннабель, сказал Сикстус. – И это ты, Анни. Молодая приезжая особа, у которой еще молоко на губах не обсохло. Ты не взрослела в компании видений Геки, как это было у Клариссы и Винни…

Свадьбы выбивали Сикстуса из привычной колеи. Он постоянно думал о бракосочетании Зи и о пустом, холодном ощущении в груди в тот день. Отправляясь в церковь, он вспоминал Румер, которая отказалась приехать домой и осталась в Нью-Йорке, в своей ветеринарной школе.

Его дочери, которые были единым целым, оказались разорваны на части соседским парнем. Порой на Сикстуса накатывало желание выпустить кишки Зебу Мэйхью – чтобы засранец на собственной шкуре понял, что он натворил.

Сикстус вздохнул и попытался сосредоточиться на сегодняшней свадьбе. Что было, то было. Элизабет развелась с Зебом и добилась успеха в Голливуде. Румер была лучшим в городе ветеринаром. Вон же она, смеется над чем-то вместе с Эдвардом Маккейвом. Сикстус понаблюдал за ними пару минут, гадая: уж не думает ли Эдвард, что это благодаря ему она так веселится?

Румер в совершенстве овладела мастерством маскировать свои чувства. После долгих лет терзаний по Зебу она научилась прятать истинные эмоции так, что и не откопаешь. И вот тому пример – ее лучезарная улыбка. С ее помощью Румер могла разогнать самые грозные тучи. Она была в голубом платье без рукавов, возле горла блестела старинная брошка ее матери. Она сделала себе красивую прическу – кончики аккуратно уложенных волос обрамляли изящные ямочки на ее щеках. То и дело слышался ее звонкий смех. Можно подумать, что это самые счастливые мгновения в ее жизни.

Но фокус заключался в том, подумал Сикстус, что нужно было заглянуть в ее глаза. Сегодня, из-за дождя, его мучал артрит, он всей тяжестью оперся о трость, дав отдых своим костям, и посмотрел на дочь. Все сокрытые тайны Румер жили в ее глазах. Ее смех, улыбка, были лишь прикрытием; тайный шифр скрывался в ее взгляде. Его загадочное дитя.

Сикстус отметил про себя, что в глазах дочери притаилась тревога. И это немало удивило его, особенно учитывая то, что здесь собрались ее старые знакомые. Все ее приятели и товарищи, ее дружок-фермер, сестры Грейсон, которых она так любила, все были рядом. Но, увидев, как взгляд Румер медленно, почти украдкой, проскользил над левым плечом Эдварда, мимо, – отец взломал ее тайный шифр.

Она смотрела на Зеба.

Он не смешивался с толпою местных жителей, он стоял поодаль, отдельно, но ведь он так давно с ними не встречался, почему же он не говорит с ними, а стоит в углу и мрачно пьет в одиночку?

«Иисус и святые угодники, – подумал Сикстус, – Зеб тоже смотрит на Румер!»

Румер нахмурилась и быстро отвернулась к Эдварду. Но взгляд Зеба не дрогнул. Он ни на секунду не выпустил ее из виду.

– О боже, – вздохнул Сикстус и проковылял к бару за новой порцией бренди. Его скрюченные пальцы сжимали стакан, пока его взор не устремился к покоившейся на стапелях у гаража лодке.

Вид парусника слегка успокоил расшалившееся сердце старика. То была его линия жизни, его надежда, его ангел-хранитель. Плавая на «Клариссе», Сикстус освобождался от боли и обретал молодецкую легкость. Румер не надо было беспокоиться за него, когда он уходил в море на своей любимой лодке. Она могла уделять больше внимания себе и своей жизни, вместо того чтоб присматривать за старым больным отцом.

Но, боже правый, как же ее жизнь нуждалась в таком внимании!

– Еще стопарик, – сказал Сикстус молодому бармену и протянул ему пустой стакан.