Топ-модель - Кэтрин Коултер Страница 25

Линдсей ушла от него, ничего конкретного не сказав. В течение пяти минут она не могла унять дрожь, сопровождавшуюся безотчетным страхом и проклятиями. Со временем все понемногу забылось, но ненависть к Граске осталась, причем не только ненависть, но и значительная доля страха. Она уже окончательно решила про себя никогда не подходить к нему, но экзамен все-таки нужно было как-то сдать. Примерно две недели назад она заставила себя извиниться перед ним, и это было самое ужасное, что она испытала за последнее время. А он просто кивнул головой, хотя и не скрывал своего разочарования, а потом сказал, что она может позвонить или зайти к нему в кабинет в любое удобное время. Ей показалось тогда, что ему вполне можно доверять. Скорее всего, он вычитал что-нибудь из старых газет и именно поэтому знал, что она была изнасилована мужем своей сестры. Собственно говоря, она даже не знала, о чем писали тогда газеты. Ей и в голову не приходило пролистать хотя бы одну из них. Но до нее доходили слухи, что это она соблазнила Алессандро, а потом стреляла в него. Линдсей закрыла глаза и попыталась отвлечься от назойливых мыслей. Сейчас нужно сосредоточиться на последнем экзамене и внимательно прочитать все лекции профессора Граски, так как экзамен обещает быть довольно трудным. Он всегда очень строго относился к выпускникам, специализирующимся в области психологии, и требовал от них всеобъемлющего ответа на все вопросы.

Собрав свои вещи, она медленно направилась в кафе, просматривая по дороге конспекты лекций. Чушь какая-то, подумалось ей. У нее никогда не было злости на отца. Все, что ей нужно было от него, так это чтобы он замечал ее, чтобы признал ее в качестве дочери, вот и все. Разве это ненормально? Если это и можно назвать отклонением в психике, то не больше, чем ее решение избрать психологию в качестве специализации. Ей казалось, что эта наука поможет ей разобраться в особенностях своей собственной психики, проанализировать свое самосознание и избавиться, наконец, от той ненавистной нервной дрожи, которая начиналась у нее при каждом приближении мужчины. Конечно, некоторые курсы и отдельные профессора очень помогли ей. Однако никто из них не мог догадаться, что с ней произошло несколько лет назад. Она повзрослела и поняла, что можно отчасти подавить в себе старые воспоминания, и ей это почти удалось. Она осознала, что князь был психически не совсем здоровым человеком, а она тогда оказалась совершенно беспомощной девочкой, попавшейся в расставленные им сети.

Она также понимала, что ее жуткий страх перед мужчинами является естественной, хотя и далекой от нормы реакцией на то, что сделал с ней князь. Да, она все это прекрасно понимала и вела себя вполне нормально в обществе других людей, но, как только наступала ночь и она оставалась наедине с собой, в ее памяти сразу же всплывали картинки того ужаса, что она испытала, а вместе с этим появлялась, ноющая боль в душе, источником которой было унижение, через которое ей пришлось пройти. Да и обида сдавливала грудь. Трудно было смириться с мыслью, что она оказалась такой непростительной дурой, какой мир отродясь не видывал. Но в последнее время она научилась справляться с этим. По крайней мере, знание психологии помогло ей управлять своими эмоциями, и все было бы неплохо, если бы не этот ничтожный Граска.

Линдсей стала засовывать в сумку свои бумаги, когда вдруг увидела письмо от бабушки. Оно пришло вчера вечером, и она забыла прочитать его. Бережно вынув конверт, она поднесла его к носу и почувствовала отчетливый запах мускусной розы — любимый запах бабушки. Эти духи производит специально для нее один француз по имени Д'Аламбер, проживающий в Грассе и названный так в честь знаменитого французского философа восемнадцатого века. Гэйтс Фокс было уже восемьдесят два года, и из них около сорока лет она получает из Франции эту редкую по запаху парфюмерию. По ее настоятельной просьбе Линдсей ездила в Сан-Франциско на Рождество, так как не видела бабушку вот уже несколько лет. Она стала более медлительной в движениях, но ее ум работал с прежней энергией, она страстно любила жизнь и держала под контролем всех окружающих. Правда, вокруг нее не осталось почти никого. Ройс снова женился в прошлом году и жил отдельно. Его новая жена тоже была там на Рождество, и это не доставило Линдсей абсолютно никакого удовольствия. До этого брака она была вдовой известного сенатора от штата Вашингтон Мартина Джаблоу. Холли Джаблоу была довольно молодой женщиной примерно тридцати пяти лет, совершенно пустой и необыкновенно скаредной. Почти все ее внимание сосредоточилось на двух персонах — на своем новом муже и на себе. Причем себя она любила гораздо больше, чем мужа. Оказавшись в его доме, она быстро сообразила, что муж недолюбливает свою младшую дочь, и мгновенно приспособилась к этому обстоятельству, извлекая для себя определенные выгоды. Холли стала вести себя с Линдсей чересчур покровительственно, беспрестанно давая советы относительно одежды, прически, лака для ногтей и так далее. Что же до Дженнифер, то Линдсей видела ее за все это время только один раз.

Она слишком исхудала, по-прежнему много курила, была нервной и спала с каким-то молодым человеком лет двадцати шести. Когда Линдсей была у нее дома, неожиданно пришел этот парень и мать вынуждена была познакомить его со своей дочерью, хотя и сделала это с величайшей неохотой. Видимо, она почувствовала в ней соперницу. Линдсей покинула ее дом через несколько минут, с трудом подавляя в себе отвращение, грусть и чувство полного одиночества. С тех пор она практически не общалась с матерью и редко бывала в Сан-Франциско, справедливо полагая, что все ее связи с этим городом оборваны раз и навсегда.

Линдсей вынула из конверта два сложенных листа и улыбнулась, зная, что сейчас прочитает обо всех сплетнях в городе, о друзьях и подругах бабушки и о светской жизни богатых семей Сан-Франциско. Слава Богу, что хоть бабушка изредка поддерживает с ней связь.

Письмо, как она и ожидала, началось с местных новостей. Линдсей узнала, что совет директоров больницы Моффитт решил потратить немало денег на модернизацию новой радиологической лаборатории. Затем последовало старческое ворчание насчет политики президента Рейгана и выражалось искреннее огорчение ужасной диспропорцией между демократами и республиканцами в Северной Калифорнии. Вдруг улыбка исчезла с ее лица.

«Не знаю, говорил ли тебе кто-нибудь эту новость, так как для отца ты по-прежнему не существуешь, а других родственников у тебя просто-напросто нет. Так вот, Сидни беременна. Кстати сказать, я не имею ни малейшего представления о том, кто является отцом ребенка и знает ли об этом твой отец. И тем не менее полагаю, что семья ди Контини примет его, так как другого выхода у них просто нет. Ведь Сидни до сих пор живет в их доме и делает вид, что является верной и преданной женой Алессандро. Даже после стольких лет я не перестаю удивляться этому факту. Конечно, она заметно изменилась за эти годы, но, чтобы понять меня, нужно увидеть ее своими собственными глазами. Пару недель назад она приезжала к нам, и я не могла не заметить в ней этих перемен. Конечно, она по-прежнему сильна и решительна в своих поступках, но вместе с тем у нее появились и некоторые другие черты — замкнутость, отрешенность и даже какая-то уязвимость. Порой я даже не узнавала ее. Такое чувство, что сейчас она несет на себе тяжкий груз ответственности за судьбу всего мира. Это довольно странно, если не сказать больше. Ты, кажется, видела ее последний раз года четыре назад? Если не ошибаюсь, именно в то время, когда ты была в Париже?»