Порода. The breed - Анна Михальская Страница 24

Так успокаивал себя ловчий Андриан в своей глухой досаде и тоске, в своем ожидании.

Поотстав от него на три-четыре корпуса, Осип Петрович, почти уже придя в себя, тоже старался успокоить, уговорить — и себя, и брата:

— Ничего, Миша, ничего. Может, еще уладится. Парень своенравный, молодой, горячий. Я знаю, о чем ты — о Муравишниках. Так ведь у нас-то случилось не по злой воле, не по умыслу — по недосмотру… Серьезного ничего не будет — пошумят и успокоятся. Опасно, конечно. Опасно, это правда. Ну, беспорядки. Смута. Но должно же все как-то уложиться. Мы не французы. Они-то «пьют одно стаканом красное вино»… А у нас все водкой кончается и глубоким сном. В этом сне все тонет — и egalite, и fraternite. И, к сожалению, свобода. А уж подавно — счастье. Горько, но правда. У нас одно только нужно — терпение. Терпение и настойчивая, упорная воля. И еще — осторожность. Компромиссы. От многого придется отказаться. Это понятно. И, знаешь, я думаю, неизбежно. А может быть, в этом отказе и правда: что ж, это не только разумно, но и нравственно.

— Знаешь, Осип, ты меня… ужасаешь. Как ты говоришь! Будто слепой. Или резонер, умник. Или будто циник, игрок. Прости, ради Бога. Я ведь все знаю. Не хуже тебя вижу. Вижу ясно. Но я почему-то… Почему-то не хочу, не могу вести себя иначе. Не хочу и не могу! Я не хочу играть. Стоит только начать! Да ты что, не понял до сих пор, что люди делятся только на две категории: на тех, кто играет, — и тех, кто живет по-настоящему, живет серьезно. Я не хочу играть с ними в их игры! Я жить хочу. В этом весь ужас. Я понимаю, я чувствую, что будет с нами. Но изменить это… Эту судьбу… не могу. И не хочу. Я… Я не могу вести себя так, чтобы этого не случилось. Чтобы этого не было. Это… Это рок.

— Но, Михаил, можно и не играть, но почему не вести себя разумно? Просто разумно? Осторожно? Этим многое можно изменить, если не все…

— Да я не могу! Я знаю, как надо, а не могу! Не могу я! Не могу. Я таков, какой есть. Понимаешь ты или нет?! Ты-то должен понять! Это свершится. Если бы я был не я, а ты был бы не ты… Ну, тогда может быть… Я сейчас думаю, что уж лучше как есть, лучше сразу! И — честно.

Завиднелся лесной остров — черное пятно меж белой землей и серым небом.

Они увидели, как Андриан, уже довольно далеко от них, почти на полпути к острову, остановился и заученным жестом поднял над головой фуражку. Борзые воззрились.

— Лису лежащую подозрил, — пояснил Михаил брату. Мгновение — и всадники поскакали. Собаки, пометив лисицу, лихо заложились по ней.

Рыжая, гибкой стрелкой на белом снегу, уже бочила вниз, к реке. До воды, недавно прикрытой запорошенным стеклом, оставалось совсем немного. Решка спела наперерез, Орел старался заловить.

— Уйдет, — разом вырвалось у всех троих. Лиса, едва касаясь лапами тонкого льда и все же иногда оступаясь, красной молнией перелетела через реку и скрылась в густом ивняке на другом берегу. Борзые, взрывая облака снега, еле сумели остановиться на самом обрыве, шумно дыша и поскуливая.

На той стороне, в зарослях, где пропала лисица, раздался победный стрекот сороки. — Вот вам, знай наших, — издевалась птица.

— Ушла! — выдохнули охотники, все трое восхищенные зверем, — точностью расчета, стремительной решимостью, волей к спасению.

— Обставила! — с восторгом объявил Осип Петрович. — Обманула она вас, — сообщил он собакам. Борзые опустили правила, покрутились и упали на снег — отдохнуть.

— Какова, а? Нет, какова?! — обернулся Михаил к Осипу и Андриану, в восторге не делая уже между ними различия.

— Жить захочешь — так, пожалуй, побегаешь, — ответил Андриан.

— Умница, молодец, — отозвался Осип Петрович, — нет, как все-таки бежала! Умно, ловко!

Михаил смотрел в сторону, молчал и перебирал поводья. Последняя реплика ловчего ему не понравилась.

— Ну, поедемте лучше, охотнички, — сказал он, впрочем, вполне примирительно. — Остров проверим. Может, что и будет.

Андриан взял борзых на свору. Охотники въехали в остров, разделились и двинулись шагом по неглубокому снегу, среди тихих деревьев, сминая редкий подрост, изредка перекликаясь и нарочно подшумливая. Небо еще более нахмурилось, пошел снег. Невидные, незаметные снежинки совершали каждая свой особый путь с небес на землю, серьезно, молча и сосредоточенно. Все замерло.

Наконец засквозили заросли на опушке, рыжим и лиловым засветила из-под тучи вечерняя заря над далеким черным лесом, низко за расстилавшимся впереди полем.

Выехав из острова, все трое разом встали.

Прямо перед ними, на поле, будто излучавшем собственное голубоватое сияние, совсем рядом, чернел силуэт неторопливо удаляющегося зверя. Волк рысил, занося зад боком и оглядываясь, потом неловко поскакал.

Борзые в нетерпении взвыли.

— Пускай! — крикнул Михаил доезжачему.

Показалось, что борзые дошли в одно мгновение. Решка с попереку хватила грудью жданого гостя, полетевшего кубарем.

Покатилась в снег, сбитая собственным ударом, и сама борзая.

Волк выправился, вскочил, опершись на передние ноги, и отчаянным усилием сладил еще несколько скачков прочь.

Орел — опытный мастер, взявший на своем веку десятки прибылых — по виду взрослых, но на деле беспомощных перед такой собакой волчат, — жестко принял в горло. Андриан слетел с седла, за ним бросился к зверю Михаил.

Подбежавший следом Осип Петрович смотрел не дыша: Орел держал волка мертво, а временами тряс его так, что слышно было, как стучат у того зубы, отдыхал немного, не покидая горла своего врага, и снова тряс. Зверь только болтал поленом, не делая никакого сопротивления. Решка тоже впилась. Михаил готовился струнить. Он не торопился, действовал покойно и размеренно, и Осип Петрович вспомнил, что Орел, по рассказам брата, мог держать так волка до четверти часа.

Осип Петрович подошел ближе, потом совсем близко, взглянул — и замер.

На снегу у своих ног он увидел серую маску зверя, и будто с прорезями для глаз. Сквозь эти прорези к нему устремился взгляд. Это были не звериные глаза — но и не человечьи. Эти желтые глаза не просили, не молили, не ненавидели. И не надеялись. Эти глаза даже не тосковали. Они говорили.

— Жаль, кончена жизнь, — прочел в них человек. — Жаль. Ну и пусть. Прощай, поле.

Низко — совсем низко — пролетел ворон и сказал что-то волку — попавшему в последнюю беду другу. Выражение желтого взгляда странно переменилось. Зверь принял напутствие в свой предсмертный миг — и затих.

— Миша, снимай Орла, скорей. Ну, сделай для меня. Только один раз. Отпустим, — взмолился Осип Петрович. — Все равно ведь до весны будешь держать, так уж лучше сейчас. Сразу. Ну, сделай — для меня. Скорей. Я иначе спать не смогу. На охоту никогда больше не поеду, делай потом что хочешь, только без меня. Снимай собак. Я тебя как брат прошу.

Михаил взглянул ему в лицо — и растерянно опустил руки с ремнями и палкой.