Рапсодия - Джудит Гулд Страница 24

Тель-Авив, 1979 год

— Скорее, Миша, — позвала Соня. — Бен и Ави уже ждут внизу. Ты опоздаешь.

— Иду, мама.

Миша выбежал из спальни, пробежал по коридору в своих новеньких американских кроссовках, резко остановился перед матерью. Молодая энергия так и бурлила в нем, вырываясь наружу.

Соня добродушно улыбалась.

— Что за пожар?

— Прости, мам, я просто торопился.

Он подбежал к пианино, начал поспешно перебирать ноты, сложенные в аккуратную стопку. С длинных угольно-черных волос — слишком длинных, подумала Соня, — мокрых после душа, стекали струйки воды прямо на свежевыглаженную рубашку. Да какое это имеет значение, успокоила она себя. Он выглядит как греческий бог, что бы он ни надел, а волосы успеют высохнуть до начала концерта.

— Миша, поторопись. Я тебе сказала: Бен и Ави ждут.

— Я не могу найти ноты.

Нахмурив брови, он продолжал лихорадочно перебирать партитуры.

— А это что? Посмотри-ка.

Соня взмахнула партитурой, той, которую он искал. Всегда она все успевает раньше его. Белые зубы блеснули в улыбке на загорелом лице.

— Спасибо, мам! — Он выхватил ноты у нее из рук, чмокнул в щеку, рванулся к двери. — До встречи на концерте. Пока.

Дверь за ним захлопнулась. У выхода он остановился, потянулся наверх, быстро потер одним пальцем мезузу из дешевого серебра. Он сам ее купил и повесил над дверью.

— Пожелай мне успеха, дедушка Аркадий, — прошептал он.

Соня подошла к раздвижной балконной двери. Раскрыла ее навстречу июльской жаре, подошла к металлическим перилам. Стараясь не касаться обжигающего металла, взглянула вниз с высоты пятого этажа. Вот он! Садится в машину Бена. Сердце ее переполнилось такой гордостью, что нечем стало дышать. Подумать только: одиннадцать лет, а как вырос!

Машина медленно отъехала от тротуара и двинулась в сторону парка Хайаркон. Соне показалось, что даже отсюда, с высоты, она слышит музыку, грохочущую в машине. Рок-н-ролл. Она перевела взгляд вдаль. Над Средиземным морем висела туманная дымка от жары. Казалось, вода в море закипает.

Соня вернулась в прохладную квартиру, прошла в спальню. Начала медленно раздеваться, аккуратно вешая одежду в шкаф. Часы на столике у кровати показывали четыре. Есть время немного прилечь и принять душ, до того как Дмитрий вернется из университета. В театр парка Хайаркон им надо попасть не раньше восьми.

Она набросила легкий хлопчатобумажный халатик, прошла на кухню, налила себе охлажденного чая. Вернулась в спальню со стаканом в руке. Проходя мимо зеркала, остановилась и стала внимательно изучать свое отражение. Как много седины… и как она видна на фоне черных волос! Соня подошла поближе. Взяла в руку седую прядь. Ну что же… В конце концов, ей уже пятьдесят. Она заслужила свою седину не меньше, чем кто-либо другой. И ничего с этим делать она не будет. Если только… если только Дмитрий не захочет, чтобы она покрасила волосы.

Она кинула на себя последний взгляд, отвернулась от зеркала, вытянулась на постели, прихлебывая охлажденный чай. Она чувствовала невероятное возбуждение. Миша сегодня играет с филармоническим оркестром… два концерта Шопена, две мазурки и вальс. Конечно, все пройдет хорошо. Миша столько готовился, репетировал. Не говоря уже о том, что музыка Шопена для него словно вторая натура.

Нет, возбуждение ее вызвано совсем другими причинами. Письмом, которое получил Дмитрий на прошлой неделе, и телефонным звонком, последовавшим через несколько дней.

Кажется, их ждут новые перемены, и снова к лучшему. Соня сделала большой глоток охлажденного чая. Как же им все-таки повезло в жизни после всех бед, пережитых в России! Израиль поистине оказался для них землей обетованной. Чего им еще ждать? Не стоит требовать от судьбы слишком много.

Тогда, в тысяча девятьсот семьдесят втором году, пять лет назад, они не знали, чего им ждать от этой молодой, не слишком приветливой страны. Прибыли в Тель-Авив лишь со скромными пожитками и. письмом от Аркадия на имя незнакомого человека — Хаима Вейля.

Тотчас же по прилете они связались с ним, скорее ради старика… и — о чудо! — уже через несколько дней их поселили в квартире с двумя спальнями, вот в этой самой квартире, в доме европейского типа, построенном в центре Тель-Авива в тысяча девятьсот тридцатом году. Миша сразу окрестил его их «кораблем». Своими вытянутыми линиями он действительно напоминал океанский лайнер. Еще несколько недель — и Соня с Дмитрием получили престижную работу в качестве преподавателей музыки в Тель-Авивском университете. И в довершение ко всему прибыл небольшой концертный рояль, который поставили в гостиной. Миша сразу же начал усиленно заниматься музыкой с лучшими учителями. Словно джинн вышел из чудесной бутылки.

Сначала они с Дмитрием считали, что это все дело рук Хаима Вейля — очень состоятельного человека, связанного с процветающим производством бриллиантов. Он действительно во многом им помог. Однако как выяснилось позже от самого Хаима, главным их добрым гением оказалась семья из Нью-Йорка. Семья Буним, совершенно неизвестных им выходцев из России, сделавших целое состояние на удачных банковских вкладах и теперь щедро тративших свои деньги на поддержку людей искусства, в особенности музыкантов. Хаим Вейль действовал как их доверенное лицо в Израиле. Он сообщил Бунимам о прибытии семьи Левиных в Тель-Авив. Вот почему их судьба изменилась, можно сказать, за одну ночь. Они избежали тех трудностей, с которыми сталкиваются практически все иммигранты из России, вынужденные первые несколько лет проводить в тяжелом труде, на поселениях или в кибуцах.