Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова Страница 24

- Ну-ну, - похлопывает его по руке Серафима Федоровна. - Все не так плохо. Инсульта же нет! Через недельку встанете. А в Москве вас долечат, обследуют. У вас там такая аппаратура, - мечтательно добавляет она.

* * *

"Не знаю, как там у вас в Талды-Кургане, вообще в Азии..." Задыхаясь от гнева, обиды и унижения, Рабигуль стоит, прислонясь плечом к тонкому деревцу, протянувшему к небу ветки с робкими клейкими листьями, и страдает. Она-то всегда считала, что национальные предрассудки - это для плебса, что люди отличаются друг от друга уровнем знаний, тонкостью восприятия мира, а не национальностью или цветом кожи, и вдруг... Ее друзья по училищу никогда бы так не сказали! А там, в Казахстане, кого только не было в их шумной веселой школе! Конечно, все знали, что учитель математики Оскар Осипович немец, а литераторша, например, татарка, но только потому, что они сами без конца вспоминали родные места, откуда их выслали. Конечно, все знали, что вот эти - корейцы, с их знаменитой лапшой-куксу, что соседи у них - чеченцы, в одночасье высланные с Кавказа, а рядом живут ингуши, дальше - казахи скоро они будут гонять на своих мохноногих лошадках мяч, и все на них будут глазеть в восторге и вопить кто во что горазд, подбадривая лихих скакунов... В домах говорили на языках самых разных, старуха Чон целыми днями курила кальян, молоденький мусульманин расстилал по утрам коврик и молился в своем крохотном дворике, простирая руки к солнцу, а получалось - прямо к памятнику грозному вождю, собравшему их всех тут воедино.

- Вы к нам по несчастью? - спросила как-то раз пожилая казашка у матери Рабигуль. - Ничего, у нас народ мирный.

Народ вокруг и в самом деле был мирный - общее горе, что ли, сближало? Только в Москве впервые услышала Рабигуль смешной еврейский анекдот - из уст Еськи, еврея, узнала, что среди музыкантов, артистов, писателей много евреев, что они талантливы, и чернь как раз за это их и не любит. Так ведь на то же она и чернь! Но Володя...

Рабигуль поежилась, подняла воротник плаща: холодно. Если б можно было нырнуть, как дома, в постель, зажечь бра и читать, читать... Там, в Алжире, она накупила множество книг, но не прочла и половины: трудно читать по-французски, да и нет времени. Рабигуль улыбнулась, вспоминая, как провозила книги через таможню, но улыбка лишь мелькнула, словно луч света, на ее лице, и снова туча закрыла небо. "Зачем ты так? - мысленно упрекнула она Володю. - Ты все испортил". И тут же испугалась: неужели это конец? "Да, конец, - сказала себе и гордо вскинула голову. - Раз я для него человек второго сорта..." Знала бы Рабигуль, что это как раз азиатская кровь в ней заговорила, гордость восточной женщины, вот бы она удивилась. Но ей это, конечно, и в голову не пришло.

Холод пронизывал ее насквозь, а она все стояла под огромными южными звездами, и тоска входила в ее сердце все глубже, больнее. Казалось, она не вынесет этой тоски и любви, горечи и печали, стыда, разочарования, страстного желания снова быть рядом, чувствовать его плечо, гладить родное лицо, шептать, что любит, шептать на своем родном языке - по-уйгурски это звучит так нежно! - слышать в ответ:

"Как, как ты сказала?"

- Володя, - простонала Рабигуль. - Володечка...

Почему он ее не догнал, не остановил, не попытался что-то исправить? Лежал багровый и злой и молча смотрел, как она уходит. Какие беспощадные, свирепые слова бросила она в него, уходя! Хорошо, что он не знает ее языка. Азия... Поутихший было гнев вспыхнул снова. Азия... Она заставит его вымолить у нее прощение, и пусть он ей объяснит...

Завтра, в столовой, она молча пройдет мимо, будто они незнакомы. Она нарочно придет позже всех, когда столовая опустеет, а он пусть сидит и ждет, ждет, ждет...

Если б можно было сейчас прикоснуться к виолончели, излить в звуках свою печаль, свой гнев, горечь! Нет, без инструмента она больше никуда не поедет! И тут смех напал на несчастную вдрызг Рабигуль: хороша бы она была с нею здесь, в санатории!

Да Рита с Людой ее бы сожрали. Этот, как его, слесарь, что ли, ну тот, с кем знакомил ее Володя, наверняка бы решил, что она чокнутая. И только господин Майер - в этом Рабигуль была почему-то уверена - понял бы ее и был бы за нее рад. "Иди в палату, - велела себе Рабигуль. - Чем скорее ты сумеешь уснуть, тем быстрее наступит завтра".

Она открыла кодовый хитрый замок, ступила в тепло узкого, освещенного одной лампочкой коридора, тенью скользнула к себе. Завтра они встретятся и помирятся; он скажет ей все, что положено говорить в таких случаях, он ей все объяснит, и она поймет его и простит, потому что без него нет ей жизни. Рабигуль поняла это с такой пронзительной ясностью, что у нее захватило дух. "Господи, за что ты послал мне такое счастье?" - очень по-русски спросила она того неведомого, грозного и могучего, в которого мы то верим, а то не верим, о котором то помним, то забываем - особенно когда все у нас хорошо, но когда нам трудно, когда тяжело, на него только и уповаем.

* * *

Уснула Рабигуль, как ни странно, мгновенно. Ей снилась музыка - не та, которую она играла, а новая, незнакомая, написанная во сне. Но когда Рабигуль проснулась, музыки в душе уже не было: она исчезла, пропала, поверженная орущим во всю глотку радио. "Не уходи, не уходи, не уходи..." как заведенный повторял какой-то полоумный юнец. Рита всегда включала радио на полную мощность - терпеть не могла тишины! - и теперь под вопль "не уходи", тяжело отдуваясь, пыталась делать зарядку.

- Вставай, подруга! - крикнула она Рабигуль: у нее было хорошее настроение. - Опять прогуляла всю ночь?

- Я вас не разбудила? - виновато спросила Рабигуль.

- Ниче, - великодушно простила ее Рита. - Мы бессонницами не страдаем.

Они с Людой расхохотались: по их понятиям, это была такая глупость, ну такая глупость! Что-то почти неприличное... Они и тогда смеялись до слез, в первый день знакомства, когда Рабигуль призналась, что у нее проблемы со сном.

- Ну ты даешь! - потешались они, а эта дурочка смотрела на них широко раскрытыми глазами, в которых тоже вдруг заблестели слезы.

Сейчас, бросив на Рабигуль нечаянный взгляд, Рита почувствовала некоторую неловкость: уж очень печальной была Рабигуль.

- Воду пойдешь пить? - протянула она руку дружбы, но неблагодарная Рабигуль отказалась.

- Идите, я - позже, - сказала она, решив не ходить сегодня к источнику вовсе.

Веселья Люды, неожиданного смущения Риты она не заметила, думая только о нем, о Володе.

- Как знаешь, - обиженно поджала губы Рита и взяла с тумбочки свою огромную, в золоте и цветах, кружку. - Люд, пошли?

- Иду-иду...

Они ушли. Вздохнув с облегчением, Рабигуль выключила радио, прервав бесконечную мольбу кого-то к кому-то: "Не уходи!" "Интересно, сколько можно. талдычить одно и то же?" - поморщилась Рабигуль, и тут же ей стало стыдно. Веками, тысячелетиями просят люди друг друга, повторяя эти слова, как заклятие, как молитву. Иногда помогает... Так что нечего вызверяться, как сказала бы Маша.