Порочные намерения - Лидия Джойс Страница 24

«Зачем я здесь?» — спросил он себя. Тогда у себя на квартире он потерял надежду, что сумеет как-то вытянуть из нее нужные ему сведения. И все же его тянуло сюда, тянуло так сильно, что он и не подумал сопротивляться, усомниться до самого этого момента, когда, стоя перед этой женщиной, понял, что ему нечем пригрозить ей и нечего ей обещать.

— Вы не хотите съезжать с этой квартиры? — сказал он в конце концов.

Она фыркнула, даже не взглянув на него.

— Глупый вопрос, учитывая то, что вы стоите здесь. Или вы намерены снова похитить меня? У меня такое ощущение, что на этот, раз при этом будут присутствовать зрители.

Шпионы тори. Черт, шпионы Эджингтона. Томас не сомневался, что не один человек рыщет у цыганской таверны, следя за ним с излишним интересом.

— Тем больше причин для вас остаться здесь, — сказал он. — Теперь я ничего не могу с вами сделать.

— Я сказала вам все, что могла.

— В этом я сомневаюсь, — спокойно отозвался он. Что могло заставить какую-то отщепенку, девушку из хорошей семьи вести непонятные игры с его матерью? Эсмеральда — это одна сплошная видимость и блеск; за той марионеткой, которую она изображает из себя, должна скрываться какая-то более темная сущность, которая всем заправляет.

Ее лицо ничего не выражало, и это показалось ему дурным признаком. В голову закралась мысль: уж не она ли сама кукловод? Но если так, то с какой целью? Этого он никак не мог понять.

— Ваши сомнения — не единственная причина, по которой вы последовали за мной, — сказала она в конце концов.

Он выпрямился.

— Какая же у меня может быть еще причина?

— Причины. Их две. Первая — вы заинтересовались моим предложением помочь вам расследовать смерть вашего брата. — Голос ее был совершенно спокойный, но сердце Томаса сжалось. — Вторая — вы все еще не насытились мной. Полагаю, что в вас есть тяга к саморазрушению, которую я никак не думала обнаружить в вас, ведь теперь вы не найдете во мне ничего, кроме собственной гибели.

Второе утверждение Томас пропустил мимо ушей, не желая вникать в него.

— А что вы можете узнать о смерти Гарри, чего я уже не знал бы? — Он произнес эти слова так, что они звучали ровно и отвратительно. — В тот день, когда он умер, я оставил его у реки отчаянно кричащего, потому что лошадь забрызгала его водой. Шесть часов спустя его нашли утонувшим на расстоянии сотни ярдов от этого места. Все знают эту историю. Прошло двенадцать лет, и вряд ли можно узнать что-то еще.

— Возможно, нельзя узнать больше того, что уже известно, — быстро возразила она. — Но существуют тайны, о которых никогда не говорилось вслух. В тот день там было многолюден — вы, возможно, были не последним, кто видел его, как были не первым, кто нашел его потом. Если разные люди хранят разные тайны, как это делает ваша мать, насколько мне известно, в них-то и может скрываться правда. Я очень хорошо умею вытягивать из людей их тайны, так, что они даже не понимают, что вообще что-то мне рассказывают. Это и есть мера моих сверхъестественных способностей. Вы можете быть оправданы. — Она пожала плечами. — Или прокляты, это как получится.

— Правда не признает меня виновным, — сказал он, скрипнув зубами.

Ее светлые глаза холодно впились в него.

— Тогда в чем она признает вас виновным?

— Во многом. Я грешен во многом, но не в этом.

— Расскажите.

Он собрался заговорить: но тут же передумал.

— Это вас не касается.

— Если вам нужна правда, это может меня касаться. Вряд ли я знаю о смерти вашего брата больше, чем те, кто шепчется о ней. Я должна узнать правду, чтобы получить больше правды. — Ее лицо ничего не выражало. — Сейчас вам решать. Расскажите мне все и перестаньте вмешиваться в мои дела, и взамен я добуду правду. Или придерживайтесь собственной тактики поведения, продолжайте преследовать меня, и никогда не узнаете правду. Выбирайте.

Он колебался. Его долг перед вигами был понятен: он не должен жертвовать их целями ради своих личных желаний. Но разве он принадлежит им? Разве он не сам по себе, разве у него нет собственных потребностей? Разве нет у него своих демонов, с которыми он вынужден сражаться? Она, возможно, лжет и водит его за нос ради собственной выгоды.

Он почувствовал, как тени давят на него, чего с ним не бывало уже давно, как с трудом обретенное самообладание постепенно ускользает от него и неумолимо подталкивает к хаосу. Женщина, стоящая перед ним, — не главная причина этого, она просто извлекла на поверхность то, что всегда там таилось…

— Выбирайте.

— Я согласен на такой договор, — сухо сказал он.

Плечи ее едва заметно вздрогнули. От облегчения? От ощущения победы? Глаза же ее блеснули немного ярче, и только.

— Тогда расскажите мне, — шепотом проговорила она, — расскажите мне о ваших грехах. Расскажите мне о том дне, расскажите все впервые в вашей жизни.

Он внимательно смотрел на нее, пытаясь найти слова, которые никогда не произносил раньше… Рассказать все своему врагу. Потому что, конечно же, она по-прежнему остается его врагом. Не даст ли он ей в руки оружие? Или он делает все это ради своего спасения? Но не может быть, чтобы он дал ей какое-то оружие вне зависимости от того, насколько его объяснения будут походить на предательство по отношению к самому себе или к своим близким, ведь он не скажет ей ничего такого, чего не может узнать любой другой человек, проявивший любопытство.

— Вы должны понять, что такое был Гарри, — медленно сказал он. — Все, чем он был. Это был мой брат. — Это слово причинило ему боль. — Он всегда был… ненормальным. Не идиотом, хотя многие сочли бы его таковым. Он был замечательным — в определенном смысле слова. Он знал на память родословную каждой лошади на конюшне, как она записана в документах, он начал ходить за ними с тех пор, как ему исполнилось восемь лет, и у него это получалось просто на удивление хорошо. Он сделал деньги, совсем небольшие, из тех денег, которые большинство джентльменов тратят не задумываясь. В последние двадцать лет более трети победителей на скачках в Аскоте были из нашей конюшни. И поезда — в семь лет он помнил расписания движения каждого поезда в Миддлсексе. Он чертил карты воображаемых стран и проводил долгие часы, сочиняя для них графики движения поездов. — Воспоминания вызвали в нем старую горечь, старые возмущения и старую нежность.

—Значит, он не был идиотом, — поторопила она его.

— Но он не был нормальным. — Он провел рукой по волосам, чтобы скрыть свою неуверенность. — Ему не давались слова. Он строил схемы, совсем как для своих воображаемых поездов, и когда что-то им не соответствовало, он расклеивался. Если его завтрак запаздывал, или если его носки нужно было заштопать, или если кто-то приходил с визитом, когда его не ждали, или не приходил, когда его ждали… это было для него невыносимо.

Эсмеральда упорно смотрела на него, и во взгляде ее не было никакого осуждения.