Искусство обольщения - Кэтрин О'Нил Страница 24

Мэйсон не выдержала и расхохоталась. Лизетта уже не улыбалась.

– Единственное, что не дает мне покоя во всей этой комедии, что ты ломаешь, – это прохвост Дюваль. С ним лучше шуток не шутить.

– Мне просто следует быть осторожной, чтобы не будить в нем подозрений. Я буду заниматься живописью только в Овере и все свои краски, этюдники и прочее оставлю там, чтобы не наводить его на след.

Через пятьдесят минут они прибыли в Овер-сюр-Уаз. То был прелестный городок со старинными каменными постройками с черепичными крышами, растянувшийся на несколько миль вдоль живописной реки Уазы. Городок поднимался уступами от берега реки до плато с пшеничными полями, уходящими в бесконечность. Свои ранние работы многие импрессионисты, такие как Сезанн, Писсарро и Берта Моризо, писали здесь, увековечивая поля, деревенские улицы и заросшие ивами берега Уазы. Жить здесь было гораздо дешевле, чем в Париже, и Мэйсон жила тут летом в течение нескольких лет, как из экономических соображений, так и ради художественного вдохновения.

Дом, что снимала Лизетта, был расположен в миле от Овера в небольшой рощице. Девушки наняли лодочника на станции, он и доставил их прямо к дому. Перед домом раскинулась травянистая лужайка, а сам дом с закрытыми черными ставнями стоял возле громадного дуба, на ветках которого висели качели. Комнаты в доме были крохотными, как это принято у французов, но помещений хватало, чтобы и Лизетта, и Мэйсон, и даже собаки могли разместиться вполне комфортно. Как только девушки прибыли на место, небо затянуло тучами и пошел дождь.

Дождь не прекращался три дня и три ночи. Лизетта словно впала в спячку, Мэйсон никак не могла заставить себя взять в руки кисть. Она не работала уже несколько месяцев и истосковалась по творчеству, но отвратительная погода портила настроение, а отсутствие вдохновения делало Мэйсон раздражительной и нервной. Она заставила себя закончить три холста, но не чувствовала вовлеченности в процесс. Работа не давала Мэйсон и тени того удовлетворения и восхитительного ощущения прорыва в неведомое, как то было раньше. И в довершение всех неприятностей она постоянно думала о Ричарде. Думал ли и он о ней или дела целиком поглотили его? Или, может, он старался не думать о ней? Едва ли он мог полностью выбросить из головы мысли о ней. Едва ли такое возможно после взрыва страсти, что пережили они оба. Но Мэйсон вспомнила о том, что у него были другие женщины. Например, итальянка, которая не смогла его удержать. Может, и она была убеждена в том, что Ричард в нее влюблен? Может, и ей он говорил с той же мукой на лице и в голосе, что он «не может так»? Терзаясь подобными мыслями, Мэйсон плохо спала ночами, сваливая вину за свою бессонницу на дождь, неустанно барабанивший по крыше.

Наутро четвертого дня Мэйсон разбудило солнышко, пробившееся сквозь кружевные занавески. Мрачные тучи рассеялись. Стоял превосходный апрельский денек. Щебетали птицы, фокусы разом зацвели, и мир, залитый золотистым светом, тем самым, что привлекал во Францию художников со всего мира последние 400 лет, казался рожденным заново. Распахнув окно, Мэйсон выглянула наружу и, полной грудью вдохнув кристально свежего воздуха, почувствовала в себе знакомое беспокойство, сообщившее ей, что она, наконец, готова творить. У нее руки чесались взять кисть.

Босиком она прибежала к кровати Лизетты и начала ее трясти. Подруга села, недовольно бормоча, светлые волосы ее спутались, рассыпались по плечам. Лизетта приложила ладонь козырьком к глазам, защищаясь от потока солнечного света.

– Который час?

– Какая разница? Настал новый день! Новый мир. Вставай, лежебока! Я хочу успеть поймать это утро, пока оно не убежало.

Подруги торопливо собрали корзинку с едой, чтобы позавтракать на природе, и отправились к реке. У Мэйсон рука не поднималась писать очередную «типично колдуэлловскую» вещь. Ей просто захотелось нарисовать Лизетту на природе, поймать радостное настроение, отблески света на ее лице, колеблющиеся, как ивы, что покачивали ветвями на ветерке, отбрасывая тень на лицо подруги. В общем, радость творчества вернулась к Мэйсон.

Они чудно провели день, словно дети босиком бегали по поляне под живительным солнышком. Они смеялись и говорили ни о чем и обо всем, как в старые добрые времена, как это было до исчезновения Мэйсон. Потом они расстелили одеяло и позавтракали на траве, наслаждаясь сыром и хлебом, потягивая вино, швыряя кусочки собакам, забавлявшим их своими играми.

Лизетта оттягивала полную нижнюю губку и трясла белокурой головой. Она походила на шаловливого ребенка, но при ее гибком теле эффект получался неожиданным. В своих прежних работах Мэйсон отчасти удавалось передать этот спонтанно возникавший эффект, но только сейчас невинная, капризная сексуальность подруги увиделась ей во всей своей потрясающей ясности.

– Остановись! – крикнула Лизетте Мэйсон. – Просто замри! Не смей шевелиться!

Мэйсон принесла холст, над которым работала до этого, и принялась вносить исправления.

Через некоторое время, когда картина начала приобретать цельный вид, Мэйсон сказала:

– Лизетта…

– Что там еще?

– Ты знаешь мужчин.

– Немного. – Лизетта пожала плечами. – Так тут уютно, я сейчас усну.

Мэйсон отошла от мольберта и посмотрела на свою работу.

– После многих лет постоянной практики я теперь чувствую, что начинаю кое-что понимать в искусстве. Конечный результат не всегда вполне соответствует тому образу, что был изначально мной задуман, но сближение все же происходит.

– Угу, – сонно пробормотала Лизетта.

– Про живопись я кое-что знаю, но я абсолютно несведуща в искусстве обольщения.

– О чем тут знать? Покажи ему лодыжку, и он от тебя вовек не отстанет.

– Что-то не верится, что все так просто.

– Я не знаю. Я никогда не обольщаю мужчин. Они сами за мной бегают.

Мэйсон попробовала новую тактику:

– Ты же знаешь, что я чувствую к Ричарду, верно?

– Я знаю, что ты потеряла голову.

Продолжая рисовать, Мэйсон рассказала Лизетте о том, что произошло с ним в ту ночь.

– Он хочет меня, но он не хочет меня хотеть. Как мне с этим справиться? Мне нужно что-то абсолютно надежное. Что-то, перед чем он не мог бы устоять.

– Ага! Любовное зелье, не иначе!

– Ну, что-то в этом роде.

– Я знаю, что тебе нужно. Духи.

– Ой, да перестань.

– Ба! Ты считаешь, я шучу? Как ты думаешь, что придает нам, француженкам, шарм? Разве мы красивее, чем другие?

– Ты самая красивая женщина из всех, кого я знаю.

– Ты видела портрет мадам Помпадур? Или мадам Дюбарри? Абсолютно невзрачные особы! Но они пахли как богини. Запах – сильнейший афродизиак. Каждая француженка об этом знает.