Полынь - сухие слезы - Анастасия Туманова Страница 24

– Егоровна, что ж ты этакие свечки делаешь?! Чай, не молоденькая!

– Поставь… Поставь, говорят тебе, негодник! Эко перехватил старуху поперёк живота! – сердитым воробьём трепыхалась в его руках бабка. Поручик, смеясь, выпустил её, и Егоровна кинулась к Мише.

– Мишенька! Дитятко моё, ангел божий, слава господу, что дождалась! – старушка мелко, торопливо целовала своего любимца. – Да что ж это в такую колючую шерсть вас заворачивают… А мне уж такой сон нехороший утресь привиделся, будто б снег всю дорогу завалил, да луна, злодейка, висит… Уж и просыпаться не хотелось, думаю – не приедет голубчик мой…

– Ну вот ещё, Егоровна! Как же это я не приеду, коли каникулы? – возражал Миша, несколько смущённо поглядывая через плечо Егоровны на Никиту.

– А у нас, изволишь видеть, снова вакханалия образовалась… Сестрица-то твоя опять маменьке расстройство соорудила, умудрилась! И в кого такая пошла, ведь маменька-то её – сущий херувим, как сейчас помню, из заведения-то вернулась после выпуску… Эфир, как есть эфир в кисее да бантах, всем семейством откормить не могли… Батюшки, да вы с гостем, а я тут про семейные горести языком мету!

Егоровна только сейчас заметила Никиту и чинно поклонилась ему, мимоходом шуганув при этом кошку с перил крыльца. Та с воем взлетела на забор; Никита невольно шагнул в сторону и как можно почтительнее поклонился в ответ.

– Закатов, это Егоровна, дому сему и нам всем хозяйка, гроза и благодетельница, – пресерьёзнейшим образом отрекомендовал старуху поручик.

– А вот по затылку бы тебе, ни на чин, ни на годы не посмотревши! – немедленно отпарировала бабка. – Усищи-то отрастил, как у таракана, а только и выучился, что старую няньку, коя его выкормила да взрастила, перед гостем опозорить!

– Ну, полно, Егоровна, виноват… – Саша с напускным покаянием снял фуражку и опустил голову. – Бей – да уж прости на радостях!

– Шут с тобою, печенег! Не хочу боженьку сердить перед праздником великим! – Егоровна полушутливо шлёпнула Сашу сухой ладошкой по лбу и снова повернулась к Никите. – Вот, милый мой, сами видите, в какое непутство угодили! Как вас величать, голубчик мой?

– Никита… Закатов…

– А по батюшке?

– Молод он ещё для батюшки! – снова встрял Александр. – Ты его лучше в дом веди да корми! Они с Мишкой после казённого-то харча прозрачные… Сами небось семь лет трескали, знаем.

– Сашка, как не стыдно!!! – гневно завопил Миша, но Егоровна не дала ему закончить и стремительно увлекла его с Никитой в дом.

В темноватой крохотной передней было очень тепло, пахло пирогами, мастикой для полов и донником. Пока Никита соображал, – то ли это духи, то ли в кухне у Иверзневых, как и в болотеевском имении, висят пучки сушёных трав, – Егоровна очень ловко освободила его от шинели, тут же убрала её куда-то, возвестила, что обед «сей же минут» будет подан, и умчалась в кухню. Миша потянул приятеля за рукав и повёл его через коридор в большую комнату с высокими, открытыми настежь дверями, откуда доносился голос Марии Андреевны.

– Маменька распекает Веру, – вздохнул Александр, прислушиваясь к негодующим раскатам. – Господи… в пятый раз по тому же кругу с самого утра… Выговор полкового командира, по-моему, легче перенести. Уж не в пример, по крайней мере, быстрее… По-моему, пора спасать сестрицу! Мишка, саблю наголо и в атаку! Закатов, вы будете резервным полком и принесёте нам победу, при вас маменька сразу утихомирится… Идите сзади с умным лицом!

– Вера, я, право, и не знаю, что с тобой делать! – голос госпожи Иверзневой приближался. – Это уже третье заведение и, судя по всему, последнее! Ты, я вижу, забываешь, как мы бедны! Почему у кузины Ирэн обе дочери на прекрасном счету в институте, она постоянно получает благодарственные письма от начальства, её Машеньке даже предложили остаться преподавать после выпуска, это будет такое подспорье для семьи, а ты… а ты… Я просто слов не нахожу! Понимаешь ли ты, что у меня нет средств для твоего обучения, что в каждое заведение тебя принимали на казённый счёт только из уважения к заслугам отца?!

– Это ничуть не повод для меня лебезить перед каждой классной дамой! – звонко и чётко ответил девчоночий голос. Остановившись вместе с братьями Иверзневыми в дверях, Никита увидел сидящую за столом девочку лет двенадцати – темноглазую, худенькую, с гладкими чёрными волосами, уложенными в тяжёлый пучок на затылке. Её смугловатое лицо было спокойным и насмешливым.

– Мама, я не понимаю вас, не по-ни-ма-ю! Я была бы виновата, если бы шалила на уроках, не выполняла заданного, была бы беспросветно тупа… Но у меня высшие баллы по всем предметам! Маман так тебе и пишет: «При блестящих способностях институтки Иверзневой…» Блестящих, мама! Я не виновата, что классная дама кидается в обморок, если я берусь рассуждать о прочитанном! Причём хотя бы она сама это прочла и знала, о чём идёт речь!.. Я не понимаю, почему у меня отбирают и прячут книги, будто это не Гоголь с Пушкиным, а что-то непристойное! Не могу я читать мадам Зонтаг, она пуста и глупа! И английские благонравные романы не могу! А покойный папенька говорил…

– Да, да, да! Всё ваш покойный папенька! – Марья Андреевна, нервно кутаясь в серую пуховую шаль, вышагивала взад и вперёд перед столом. – Сколько раз я с ним, покойником, бранилась: не учи ты её! Не давай девочке серьёзных книг, у неё от подобного чтения будут одни неприятности! Дамское дело – семья, дом, рукоделие! И, как видишь, я оказалась права!

– Мама, я отказываюсь в это верить, – твёрдо произнесла Вера, и у Никиты, который вообразить себе не мог, что можно подобным тоном говорить с родителями, захватило дух. Госпожа Иверзнева, видимо, тоже была возмущена.

– Вера, не смей мне дерзить! Ты должна слушаться старших! А тем более – своих родителей, которые…

– Воля ваша и папеньки для меня всегда была закон, – голос девочки слегка дрогнул, но тёмные глаза по-прежнему смотрели прямо и с вызовом. – И это папенька всегда говорил, что мы должны много читать, всем интересоваться, что только образование даёт человеку независимость…

– Тебе оно дало только несносный характер! И постоянное желание всё говорить наперекор, не считаясь ни с возрастом, ни с чином! А я – твоя мать, мне больно смотреть, во что ты превращаешься! Извольте видеть – классные дамы у нашей Веры глупы, начальство – тираны, однокурсницы – пошлы и тупы, одна она – столп творенья и венец мирозданья! Этак ты, милая моя, договоришься до того, что и мать твоя – глупа и вздорна, как индюшка!

– Мама, мама!.. – с горячим возмущением и горечью вырвалось у девочки, и она, вскочив, кинулась к опешившей матери на шею.

– Кхм-м, маменька… – решился, наконец, обозначить своё присутствие Александр, за широкой спиной которого спрятались Миша и Никита. Мать и дочь, не выпуская друг дружку из объятий, одновременно повернулись к дверям, и Никите сразу же бросилась в глаза их схожесть: одинаковые смугловатые лица, тёмные густые волосы, чуть вьющиеся над высоким лбом, похожие на переспевшие вишни глаза, одинаковые родинки над губой… Но черты лица Веры были более неправильными, резковатыми, подбородок упрямо выдавался вперёд, не портя, впрочем, привлекательности юного лица. Прошло несколько мгновений, прежде чем Никита понял, что девочка в упор, удивлённо рассматривает его. В лицо ему бросилась кровь, закололо горячими иголками спину, и он позорно отступил ещё дальше за спину Александра.