Училка и мажор - Маша Малиновская Страница 24

— Там, — всхлипнув, киваю на горящий за спиной дом, от которого уже чувствуется жар.

— Держи.

Семён сдёргивает с себя куртку и набрасывает мне на плечи, а свою шапку обваливает в снегу, прижимает ко рту и бросается в горящий дом.

Я вцепляюсь ногтями в полы куртки, стягиваю её на себе, пытаясь спрятаться, укрыться от страха и ужаса. Не чувствую холода, но меня бьёт крупная дрожь.

Семён пропадает внутри горящего и исходящего дымом дома, а у меня перехватывает дыхание от страха за него. Кажется, я не дышу все те несколько минут, пока он не показывается снова, таща на себе едва перебирающего ногами и кашляющего Пашу.

Они спускаются с крыльца и Семён просто сбрасывает моего бывшего на снег. Тот продолжает кашлять и корчиться, но он жив, в сознании и точно будет в порядке.

— Обоссать тебя, сука, что ли? — рычит Радич. — Чтобы точно не загорелся, блять.

Я застываю на месте, продолжая дрожать и стучать зубами. Они в нескольких метрах от меня, но подойти не решаюсь.

Семён же разворачивается и идёт ко мне. Но сделав пару шагов, вдруг передумывает, резко возвращается к Паше и пинает его ногой в живот. И только потом снова направляется в мою сторону.

— Ёбнуть лежачего не стрёмно, если он позволил себе ударить девушку, — пожимает плечами будто между прочим, а потом хватает меня за руку и тянет к машине. — Поехали.

Шмыгая носом, я тороплюсь за ним, а на Пашу, корчащегося на снегу, даже не оборачиваюсь. Чёрт с ним, козлом. Живой, а дальше его проблемы. Пусть вообще спасибо скажет, что Семён вытащил его и не дал угореть.

Я умащиваюсь на переднем сидении, скидываю ботинки и подтягиваю ступни под себя, пытаясь согреться и перестать дрожать.

— Ты замёрз? — спрашиваю Семёна, когда он садится в салон. — Куртку отдать?

— Нет, — отвечает резко. — Согревайся.

Я запахиваюсь в его куртку ещё плотнее и утопаю по самый нос, глубоко вдыхая свежий, чуть резковатый мужской аромат. Он странным делом меня успокаивает. Но и… волнует.

Вижу, что Семён зол. Молчу, пытаясь прийти в себя и давая время ему немного остыть. А судя по тому, как за окном начинают всё быстрее мелькать деревья, а цифры на спидометре неуклонно расти, Семёну это нужно.

Мне страшно от быстрой езды, но я молчу. Позволяю ему рулить и решать, и от этого ловлю кайф. Оказывается, так можно было.

Мы едем по городу. У одной из остановок Семён тормозит и выходит, а потом возвращается с двумя стаканами кофе. Один протягивает мне, а из второго пьёт сам. По-прежнему молчим. Кажется, его начинает отпускать. Меня тоже. Но домой по-прежнему не хочется, я бы так всю ночь каталась — в тишине, тепле и спокойствии.

Но всё же Семён останавливается, припарковавшись у одной из высоток. Кивает и мне выходить, а на улице берёт за руку и ведёт за собой.

И я сдаюсь. Не хочу ни о чём говорить и думать тоже. Река под названием Семён Радич давно пыталась смыть меня своим бурным течением. И сейчас, когда в водах этой реки, спасшей меня в буквальном смысле, мне плыть по течению так хорошо, то я и не пытаюсь барахтаться.

Пока поднимаемся на лифте на двенадцатый этаж, я смотрю в стену и в пол. На Семёна глаза поднять не решаюсь. Я понимаю, что ещё немного — и пути назад уже не будет.

Семён заводит меня в квартиру, помогает снять его куртку с моих плеч и вешает на крючок.

— Проходи, — приглашает, включая свет в небольшой студии. — Только у меня тут немного не убрано.

— Ничего страшного, — отвечаю, улыбнувшись, а сама чувствую, как рёбра немного сжимаются и сосёт под ложечкой.

— Где у тебя ванная?

— Там, — кивает на дверь сбоку.

Я иду в ванную и закрываю дверь изнутри на щеколду. Мне нужно несколько минут, чтобы совладать с собой после всего, что произошло.

Поднимаю взгляд на зеркало и ужасаюсь собственного изображения. Волосы всклокочены, под правым глазом размазалась тушь, а скула припухла и покраснела, отдавая ближе к глазу синевой.

Меня ударили. В это сложно поверить. Никто и никогда не бил меня. Родители себе такого никогда не позволяли, в подростковых потасовках я никогда не участвовала и уж точно не могла и предположить, что на меня когда-нибудь поднимет руку мужчина.

Умываюсь и приглаживаю волосы. Набираю в рот воды и сплёвываю, пытаясь избавиться от неприятного привкуса дыма во рту. Одежда тоже пропахла.

Не сразу решаюсь выйти, несколько минут ещё стою, просто прикрыв глаза. Но всё же выхожу.

Не так уж у него и неубрано. Постель кое-как застелена, кофта на спинке стула, рюкзак на полу, на столе конспекты разбросаны. В углу гантели лежат как попало. Обычная жилая мужская комната.

Я прохожу на кухню, где Радич как раз режет колбасу на бутерброды. Не сильно филигранно, и от этого хочется улыбнуться.

— Садись, есть будешь, — кивает на стул.

Не спрашивает, он уже всё решил. Ну и ладно. Вот и буду. И чёрт с ними, с калориями. С Семёном на эту тему лучше не спорить.

Он ставит тарелку передо мной, рядом кружку с чаем, а сам плюхается на табурет напротив. Смотрит внимательно, пока я, смущаясь под его взглядом, откусываю от бутерброда.

— Какого чёрта ты села к нему в машину? — напирает сразу, будто всё это время с трудом сдерживался. — Затащил? Или угрожал?

— Не затаскивал, — отвечаю, смешавшись.

— Тогда нахуя, Адамовна? Решила шанс дать?

— Нет, — отвечаю возмущённо, но с полным ртом получается как-то смешно. Однако, Семён сейчас совсем не настроен шутить.

— Тогда зачем? Фоткой той терроризировал?

Бьёт в цель. Неужели, прочитать меня так легко? В ответ я утвердительно молчу, а Семён снова злится.

— Василина, что у тебя в голове? — касается указательным пальцем моего лба. — Скажи, кому нужны твои сиськи, да ещё и в лифчике, чтобы так подставляться?

Тушуюсь, опуская глаза. Страх, который я возвела в своей голове до невероятных высот, из-за которого действительно подвергла себя опасности, хотя всё внутри протестовало и кричало “sos”, сейчас вдруг после слов Семёна обесценивается. Сжимается, уменьшается в размерах и уже совсем не кажется чем-то катастрофичным.

— Никто в универе и не пикнул бы, понимаешь? Мало ли какой-то преподше прифотошопили бы сиськи. Никто бы не стал проверять, что фотка со стока и оригинальная.

То, что несколько часов назад казалось концом света, теперь сужается до банальной даже не неприятности, а досадного минутного недоразумения. А я раздула себе. И чуть было сильно не пострадала.

— А ещё никто бы не посмел пялиться на твои сиськи, Адамовна, — его голос вдруг меняется, приобретает едва различимую вибрацию. Она воспринимается даже не на слух, а скорее каким-то особенным внутренним чутьём. — Потому что это можно только мне.