Негры во Флоренции - Ведрана Рудан Страница 24

Молчу, слушаю, молчу, слушаю. Слушаю и молчу. И ничего не говорю. Может, и не следовало мне говорить «и ничего не говорю», раз я уже сказала, что слушаю и молчу? Не знаю, как мне теперь стереть фразу «и ничего не говорю». Если бы товарищ Радойка мне не звонила, я бы не знала, кто умер, да, это я уже говорила, а когда кто-то из наших умирает, я имею право звонить сколько мне угодно. Когда я говорю, что умерла товарищ Лидия, она, правда, еще не умерла, но они не знают, как зовут моих товарищей по партизанской борьбе, они тогда смотрят на меня с сочувствием, им как бы жаль, что товарищ Лидия умерла, и они как бы понимают, что смерть товарищ Лидии — это в известной мере и мне звоночек, говнюки бесчувственные, правда, тогда я получаю право звонить по телефону. Когда кто-то из наших умирает, я прежде всего выражаю соболезнование тому, кто остался, если это боевой друг, то ему, если боевая подруга, то ей. Потом вспоминаем былые времена. А если умер мой боевой друг или боевая подруга, у которых еще раньше умерла его боевая подруга или боевой друг, то я просто говорю в трубку: здравствуйте, говорит товарищ Нада, примите мои искренние соболезнования. Только это и говорю, примите мои искренние соболезнования, потому что на том конце провода незнакомые мне люди и молодые голоса, внуки, правнуки, все какие-то раздраженные. Говорю «искренние соболезнования», потом кладу трубку. Газеты я не читаю, потому что их у нас дома нет, поэтому я благодарна товарищу Радойке. Правда, мне было бы приятнее, если бы она не читала мне, что пишет ее сын, а просто с кем-то передала газету. У товарища Радойки сахар и тромбоз, ноги у нее забинтованы, она очень толстая, из дома не выходит. Красный Крест каждый день доставляет ей еду. Нет, не хотелось бы мне дожить до того, чтобы мне приносили еду из предприятия общественного питания.

Товарищ Радойка мне сказала:

— Это я получаю по знакомству, еда не из рабочей столовой, а из детского садика.

Если бы я ей сказала, а я, конечно, ничего такого не сказала: «Как некрасиво, что ты отнимаешь еду у какого-нибудь ребенка, ведь сын твой работает, да еще в газете», она бы никогда больше мне не позвонила, и я не узнала бы, что умерла товарищ Бранка.

Я плачу искренне, мы были как сестры. Сморкаюсь в бумажный платочек, все мои платки грязные, Йошко все время дома, и я не могу выварить их в большой кастрюле для спагетти, Петар Крешимир пытается пролезть в балконную дверь, я ее приоткрыла, чтобы было больше воздуха. Не пущу его в гостиную, мне противен этот четвероногий меховой мешок с глистами.

Я хотела сказать вам насчет сына товарища Радойки, того колумниста. В Хорватии много колумнистов, которые каждый день или раз в неделю возвышают свой гневный голос против вас, американцев, против войн во всем мире, а также против нищеты, безобразий и несправедливости в Хорватии. Я не читаю газеты, иногда полистаю какую-нибудь книгу, мой внук постоянно приносит в дом все новые и новые. Я не скажу вам, в какой книге я это прочла, потому что если эта кассета попадет им в руки, они поймут, что я роюсь в их вещах. Дочь бы меня убила, если бы узнала, что я видела фотографию, на которой она снята вместе с каким-то низеньким господином, они смеются, глядя в камеру. Господин на голову ниже моей дочери, он лысый, подслеповатый, толстый. На фоне заснеженной Вены. Через лупу я рассмотрела, что в руке у нее стеклянный шар, такой, знаете, его потрясешь, и внутри начинает идти снег. Надеюсь, подслеповатый толстяк хорошо ей платит. Хотя нет, вряд ли он ей платит, нам бы не присылали тогда напоминания о просроченном платеже за электричество. А может, моя дочь копит деньги на старость? Неужели она не знает, что правил здесь нет, никогда не знаешь, кто раньше.

Вот, например, один случай, с моей подругой, товарищем Радмилой, ее дочь вечно на нее орала: «Мама, ну давай же, решайся наконец, продай ты свою квартиру, это же седьмой этаж, мы еле-еле до тебя доползаем, ты пока еще ходишь нормально, а вдруг заболеешь, кто к тебе сможет подниматься по три раза каждый день, продай квартиру, продай квартиру».

Товарищ Радмила не продала свою квартиру потому, что ее было невозможно хорошо продать. На те деньги, которые она смогла бы получить за квартиру площадью в семьдесят метров, на седьмом этаже, без лифта, можно было купить только небольшую мансарду. «Не поеду я в такую дыру», — сказала товарищ Радмила.

Короче говоря, а именно это я и хотела сказать, ее дочь умерла от рака прямой кишки, муж дочери Филипп умер от рака простаты, а товарищ Радмила по-прежнему поднимается на свой седьмой этаж. Меня радуют такие истории из жизни. Они свидетельствуют о том, что хеппи-энд бывает не только в кино.

Не люблю колумнистов! Люди считают их борцами за права народов. А какие они борцы за права народов? За то, что ты то и дело возвышаешь свой гневный голос по разным поводам, получаешь тридцать тысяч динаров в месяц, плюс карточка, плюс машина, плюс мобильный, плюс влияние. И еще возможность воровать еду у детей из садика. Захожу в детскую, мой внук и моя внучка спят в этой комнате, вместе, в одной кровати, здесь жуткий беспорядок, я никогда сюда не суюсь, если у меня нет уверенности, что в ближайшее время они дома не появятся, читаю внучкин дневник и листаю книги внука. Эту кассету я положу в коробку, коробка автоматически закроется, внук не узнает, что я роюсь в его кровати. Книга называется «Нищета процветания», написал Паскаль Брюкнер, этот господин француз, о колумнистах он думает то же, что и я. «Ввиду того, что редко встречаются люди, которые могут долго терпеть враждебность ближних, непокорный снобизм соединяет в себе славу и покой. Ополчиться на общество, возвращаться каждый вечер домой и ложиться спать — так строятся новые академические карьеры. Неприкасаемых роскошествующих множество, а говорят они от имени бедных и отверженных. Новая волна беззаботных парий, которые умудряются осуждать ужасающее рабство масс и с удовольствием продвигаться все дальше за счет такой экскоммуникации».

Если бы у меня даже и были деньги, теперь-то они у меня скоро будут, я не тратила бы их на газеты и колумнистов, которые от моего имени поднимают крик и за это кладут себе в карман огромные деньги. Вопли решительных противников системы звучат настолько громко, что хочется немного тишины. Почему правду о моей несчастной жизни рассказывают мне те, кто сами живут распрекрасно? Меня слушаете только вы, американцы. Все эти нападки на вас, и я говорю это вовсе не из-за тех пятидесяти евро, которые вы мне дадите, кроме того, я собираюсь отдать их внуку, теперь я могу себе это позволить, так вот, эти нападки на Америку надоели. Все против Америки. Вы в Африке насадили СПИД, в Китае воспалили легкие, в Ираке и Иране воруете нефть, собираетесь уничтожить Европу, растоптать Россию и двинуться на Китай… Америка агрессор, весь остальной мир жертва? Я не болею за вас и не люблю вас, но тем не менее сдается мне, что все не так просто. Как оно есть на самом деле, я не знаю. И я не хотела бы, чтобы мой внук отправился на войну на край света бороться за американские интересы. А именно об этом пишет сын товарища Радойки, и именно против этого он выступает. Меня интересует другое, а именно какая разница между смертью молодого парня, погибшего в Ираке за американские интересы, и смертью молодого парня, умершего в своем родном городе от наркотиков, голода и депрессии. Что здесь тема — смерть или география?