Обреченная на счастье - Елена Богатырева Страница 23

И вот ровно через неделю после того, как ваза Согдианы снова попала ко мне в дом, я попала на прием к Лялькиному психоаналитику. Это был приятный человек с бородой, придававшей ему сходство с искомым старцем, и действительно с умными глазами. Он в течение часа выслушивал мой бред о Согдиане, а потом, улыбнувшись, сказал:

— Вы любите сказки?

Вопрос поставил меня в тупик. Я никогда не задумывалась о том, люблю я их или нет, а если люблю — то насколько. Приблизительно так я ему и сказала.

— Хорошо, — сказал он. — Поясняю. То, что вы сейчас нам поведали, — это не что иное, как пересказ одной очень известной восточной сказки. Сами-то не заметили?

«Ерунда какая-то, — подумала я. — Вот тебе и аналитик. Так я и знала. Ты ему про одно, а он тебе — про чушь какую-то». Очевидно, улыбка моя стала участливой и натянутой, потому что он не стал более разжигать мое отсутствующее к его высказыванию любопытство.

— Все, что вы рассказали, — это версия сказки «Аладдин и волшебная лампа».

Я громко хмыкнула и пожала плечами, мол, ну при чем тут… И вдруг задумалась.

— Поясняю дальше, — продолжал аналитик, — ваза — это лампа. Так?

— Допустим.

— Вы, кажется, Ал? А Ал — это Аладдин.

Я снова фыркнула.

— Ваш Ол — принцесса. Он ведь был богатым наследником, правда? Джафар — это Пиратовна, ведь это ей до зарезу была нужна волшебная лампа.

Что-то стало складываться в моей голове. Я пробежалась мысленно по своим воспоминаниям и стала убеждаться, что есть в его словах некоторый смысл. Но тут я натолкнулась на несоответствие и, гордясь своими аналитическими способностями (меня не проведешь!), спросила:

— А как же джинн?

— Джинн — это волшебство. Джинн — это древнее пророчество. Значит, в вашем рассказе джинн…

— Это Согдиана! — закричала, вваливаясь в дверь, Лялька. Она подслушивала у замочной скважины, а тут забыла, что поступает не совсем прилично, и выдала себя. — Ой, извините.

Она покраснела, как школьница, но мне было не до того. Значит, это была сказка. Тогда…

— Можно задать вам один вопрос в связи с этим? — спросила я аналитика.

— Конечно.

— Я что, сумасшедшая? — Я была готова к любому ответу и, естественно, подозревала самое худшее.

— Нет.

Облегченно вздохнув и несколько секунд порадовавшись тому, что меня не запрут тут же в психушку, я честно призналась ему, что вот теперь, когда он так понятно мне все растолковал про Аладдина, я вконец запуталась и совсем ничего не понимаю.

Тогда аналитик пустился в длинные объяснения. Он рассказал о том, что каждый человек неосознанно выбирает себе в жизни какой-нибудь сценарий и следует ему всю жизнь. Он приводил массу примеров сценарных постановок разных своих пациентов, говорил о том, что выбирая себе роль, мы предоставляем ей управлять нами и так далее и тому подобное.

В результате, когда назначенное нам время истекло, мы с Лялькой вышли на улицу очень просвещенными в области психологии, однако наличие такого количества теоретических знаний мало помогло мне осмыслить то, что случилось со мной на практике.

— Единственное, что я поняла, — говорила Лялька, — что у этой сказки должен быть счастливый конец.

Она стала оглядываться, словно пытаясь выяснить, куда же этот конец запропастился.

— Он должен быть где-то рядом, — изрекла Ляля, и мы обе напряженно стали осматривать асфальт под ногами, чтобы убедиться, что мы не прошли мимо чего-то очень важного.

Но ничего важного мы на вечно мокром ленинградском асфальте не обнаружили, и я пришла к убеждению, что все важное в моей жизни осталось там, под южным солнцем.

— Интересно, что там сейчас? — задумчиво сказала Лялька.

— Где там?

— В Согдиане.

— Сейчас в Таджикистане военное положение, талибов ждут.

— Ах, так это там! Господи, а как же Зума? Как же Ол, Бахалим? Слушай, надо ведь срочно что-то делать с этими талибами! — Лялька была возмущена до предела политическими вопросами, которые раньше ее нисколечко не занимали. — Завтра же отправлю туда от своей фирмы гуманитарную помощь! — добавила она с пафосом.

Мне стало совсем грустно.

— Знаешь, это прошлое уходит, — сказала я. — Сначала оборвались все связи с людьми оттуда. А теперь вообще могут стереть с лица земли целую страну, где все это произошло.

— Не сотрут! — обещала Лялька с жаром. — Пусть только попробуют! Ты напиши им, — горячилась она, — пусть они приезжают к нам. Ты ведь сама рассказывала, как в войну у вас целый колхоз ленинградцев жил. Теперь пусть они в Ленинграде поживут. Ну хотя бы Зума. У нее, наверно, уже детей тьма-тьмущая. Пусть приезжают, я их на своей даче поселю.

И тут я неожиданно заплакала. Прямо на улице.

— У меня даже их адреса теперь нет! — сказала я сквозь слезы.

И Лялька тоже заплакала за компанию со мной.

Так мы стояли посреди улицы возле Лялькиной машины и ревели вместе. Прохожие удивленно разглядывали нас, но никто не подошел и не спросил, что у нас стряслось. В Ленинграде это не принято…

Лялька явилась домой зареванная и, не переставая всхлипывать, поведала удивленному до крайности мужу историю легкомысленной Ал, а также о международном положении на сей момент, о гуманитарной помощи, которую она с завтрашнего дня будет посылать правительству Таджикистана.

— Может, в американское посольство сходить? — в заключение сказала распухшая от слез Лялька.

— Это еще зачем?

— Чтобы помогли. Куда они там смотрят? Пусть сделают что-нибудь!

— Ляля, ты совсем обалдела. Давай лучше я что-нибудь сделаю, — предложил Вовка и стал выяснять у Ляльки подробности «этого дела».