Сердце из нежного льда - Светлана Лубенец Страница 23

– Ну что ж… – наконец изрек директор. – Ваш рассказ, Петр Николаевич, об идеях Кравченко сразу показался мне интересным. Я даже думаю, что вам стоит съездить на производство… в Новореченск. Материалы стоит отпечатать как следует, чтобы удобнее было читать, и обсудить их с заказчиком прямо на месте.

– Конечно, мы готовы! – вскочил с места Башлачев, с победоносным видом посмотрел на зардевшегося Игоря и протянул руки к папке.

– Нет-нет… подождите… – Директор папку не отдал. – Здесь не случайно присутствует Алла Константиновна. Материалы возьмет она и просмотрит их с точки зрения согласования с механикой.

У Башлачева от гнева побледнел нос.

– При чем здесь Алла Константиновна? – Он по-прежнему на нее демонстративно не смотрел. – Это расчеты нашего отдела!

– Вы зря так кипятитесь, Петр Николаевич! – повысил голос директор. – Никто не собирается присваивать себе ваши достижения, но согласование с механикой необходимо, и лучше Аллы Константиновны этого никто не сделает! Я вам больше скажу: ввиду ограниченных денежных средств в командировку поедут два человека, одним из которых будет именно Алла Константиновна. А кому ехать от вашего отдела: вам, как начальнику, или автору идеи – Игорю Станиславовичу, решайте сами. – Он протянул папку Белозеровой и встал из-за стола, как делал всегда, когда желал показать, что аудиенция окончена.

Выйдя в коридор из директорского кабинета, Алла сказала, обращаясь сразу и к Башлачеву, и к Игорю:

– Я думаю, уже сегодня, во второй половине рабочего дня, мы сможем обсудить результаты моей деятельности. Вас устроит, Петр Николаевич, если к четырем часам я подойду в ваш кабинет?

– Устроит, – раздраженно буркнул Башлачев и потащил за собой багрового лицом Игоря Станиславовича Кравченко.

В четыре часа Алла явилась в кабинет Башлачева с целым списком замечаний. Разъяренный Петр Николаевич не желал принимать ни одного.

– Не считай себя умнее нас! – вопил он и метался из угла в угол своего кабинета. – Игорек уже все просчитал! И я с ним согласен – конструкция выдержит! Это я тебе говорю!

– Я тоже уверена, что выдержит, но считаю, что можно применить облегченный вариант. Он будет значительно дешевле и…

– А мне плевать, что считает баба, вообразившая себя мужиком! – перебил ее, брызгая слюной, Башлачев.

Игорь вздрогнул от такого откровенного хамства и наконец позволил себе взглянуть в лицо Белозеровой. Оно оставалось по-прежнему невозмутимым. На нем не отразилось ни обиды, ни возмущения, оно даже не стало холоднее, чем было. Алла Константиновна излучала спокойствие, уравновешенность и уверенность в своей правоте. Беснующийся Башлачев на ее фоне выглядел ужасающе вульгарно и абсолютно несерьезно.

– Поскольку без моей подписи ваши материалы не будут иметь силы, – без тени возмущения сказала Белозерова, – вам все равно придется проработать мои рекомендации. А после того, как вы это сделаете, милости прошу вас в наш отдел. Отдельного кабинета у меня нет, но, думаю, как-нибудь устроимся. – Она встала со стула и грациозно вышла из кабинета.

– Стерва! – в бешенстве выкрикнул Башлачев, когда за ней закрылась дверь. – Какая же она стерва! Не повезло нам с тобой, Игореха, что начальник их отдела сейчас в отпуске! Он бы подмахнул все не читая. А эта… тварь… считает, что умнее всех! Но ты же тоже не промах, а, Игорек? Докажи этой бабе, что ее место над горшком со щами и над корытом с грязными портками! Придется, конечно, попыхтеть над ее писульками… Но… – он положил руку на плечо младшего научного сотрудника своего отдела, – но я очень на тебя рассчитываю, Игорь Станиславович! Не подведи! Надо умыть Белозерову! Ох, как надо умыть!

Игорь Станиславович, на которого начальник возложил излишне большие надежды, жалко пожал плечами. В отличие от него он понимал, что Белозерова во многом, если не сказать – во всем, права. Он сгреб свои листы в папку, сверху положил замечания Аллы Константиновны и поплелся в отдел на свое рабочее место.

Николай Щербань вывалился из поезда «Киев – Санкт-Петербург» на платформу Витебского вокзала. Поесть бы чего-нибудь, но деньги вышли все. С утра, что называется, маковой росинки во рту не было. Вернее, росинка была. Даже больше. Он стянул у соседей пару чайных пакетиков и весь сегодняшний день наливался чаем. Есть от этого не меньше хотелось.

Он нырнул в подземный переход к метро. Прямо у дверей на полу разместилось грязное семейство таджиков. Во всяком случае, именно так было написано на замызганном листке бумаги, которую держал в цепкой ручонке мальчишка лет семи в огромном мужском пиджаке, надетом на голое тело:

«ми таджиг згарели ничиво нет деник давай»

«Деник», видимо, давали неплохо, потому что трое пацанят мал мала меньше откусывали от половинок белых батонов и запивали тонизирующей водой «Schweppes». Очень смуглая лицом женщина, сидя в позе лотоса, кормила не менее смуглой грудью малышонка, завернутого в замасленные тряпки, и одновременно ела банан. Рядом с ней стояла небольшая, яркая и неожиданно чистая коробочка из-под «Сникерсов», в которой желтела и серебрилась мелочь. Сверху мелочи аппетитно раскинулась потертая десятка.

Перед смуглым лицом кормящей таджикской погорелицы Николай Щербань демонстративно порылся в абсолютно пустых карманах, сделал вид, что нашел никак не меньше пяти рублей, и опустил руку к коробочке из-под «Сникерсов». Таджикская мадонна, увлеченная бананом и младенцем, подданного Украины не удостоила даже взглядом, что ему было только на руку. Щербань звякнул уже лежащей в коробочке мелочью и ловким жестом, достойным Дэвида Копперфилда, прихватил с собой потертую десятку.

Унеся ноги от «людей не местных», Николай разгладил на ладони десятку и задумался. Если купить в ларьке какую-нибудь булочку, то на транспорт не хватит, а если приобрести жетон на метро, то на оставшиеся два рубля вообще ничего купить нельзя. Для чего-то вспомнились советские времена, когда на один рубль можно было в любой столовке и даже в ресторане купить комплексный обед из четырех блюд, а на второй рубль упиться пивом до непристойного состояния. Он, Николай Щербань, вообще неплохо жил при власти Советов. Его фотостудия процветала. В Софию Киевскую валом валил народ и желал фотографироваться в разных позах во всех местах музейного комплекса. Разумеется, государство даже не подозревало, сколь велики были масштабы щербаньского бизнеса, поскольку ошалелые от украинского солнца и красоты Софийского собора туристы и отдыхающие почти никогда не требовали ни чеков и никаких других документов, подтверждающих денежные расчеты с фотостудией. Особо грел руки Николай на портретах, которые были тогда в большой моде. Он был отличным фотографом, мастерски владел приемами ретуши и мог из любой рябой и всмятку морщинистой тетки сделать писаную красавицу. Можно сказать, что Щербань был родоначальником знаменитых ныне фотографий «до» и «после». У него был пухлый альбом рекламного свойства, где на каждой из страниц соседствовали по две фотографии одного и того же человека: до ретуши и после; и в отличие от нынешних аферистов Николай никого не обманывал, работал честно и качественно. Разумеется, за работу аса художественной ретуши следовало платить по двойному тарифу, но люди не жались, ибо овчинка стоила выделки.