Уловка - Сандра Браун Страница 23

— Да.

Сказать больше было нечего, кроме, быть может, «почему бы тебе не зайти?», или «почему бы нам не продолжить это разговор у меня в комнате?», или «я хочу тебя, поцелуй меня сейчас же». Но она не могла. Вместо этого, чтобы не сболтнуть лишнего, Энди вошла в свою комнату и мягко закрыла за собой дубовую дверь. Ей хотелось услышать его шаги, но через минуту она вспомнила, что он не обут, и покинула свой пост у порога.

Энди ощущала какую-то растерянность. Не вполне понимая, чем себя занять, она решила принять душ и вымыть волосы. А оставшееся до приезда съемочной группы время она потратит на подготовку к интервью.

Горячая вода оказала на нее живительное действие, она почувствовала себя свежей и бодрой. Впрочем, не сказать, чтобы до этого она была вялой. Напротив, все ее чувства были обострены до предела, самые легкие прикосновения превращались в ток, пронзали все тело. Она нашла, кажется, каждое свое нервное окончание, пока вытиралась полотенцем и наносила цитрусовый лосьон для тела на руки и ноги. Энди забыла взять в ванную свежее нижнее белье, поэтому просто накинула на себя многострадальную батистовую сорочку. Просвечивающая мягкая ткань легла на кожу, будто облако. Ночная рубашка с глубоким вырезом, на тонких лямках ласкала ее чистое, разгоряченное тело прохладой. Вернувшись в комнату, она села на подоконник, чтобы высушить волосы. Уже много лет назад она бросила затею придать своей прическе какой-то жесткий стиль, поскольку у ее волос, похоже, имелось собственное мнение на этот счет. Сейчас она с равными интервалами орудовала расческой в непослушной влажной гриве, как дрессировщик, щелкая кнутом, лишь на время усмиряет тигра. К ее удивлению, Энди частенько спрашивали, где ей укладывали волосы.

Солнце показалось из-за дальнего холма, и золотисто-розовое сияние разлилось по всей долине. От красоты пейзажа у нее перехватило дыхание — мир был напоен спокойствием и гармонией. Любовь Лайона к своей земле была более чем понятна и заслуженна. Деликатный стук в дверь отвлек ее от созерцания.

— Да?

Приняв это за приглашение, Лайон открыл дверь, в руках он держал поднос с кружками.

— Я сварил кофе и думал, ты…

Он никогда не видел ничего столь же прекрасного и никогда не хотел обладать женщиной больше, чем сейчас. Она застыла в положении, в котором он ее застал — рука с расческой закинута вверх, к медовым волосам, окружающим ее голову, будто сияющий нимб в свете восходящего солнца. Кожа казалась прозрачной в мягких утренних лучах. Под ночной рубашкой угадывались смуглые соски и очертания груди, ткань соблазнительно топорщилась под их напором. Поднос был мгновенно отставлен в сторону — на маленький кофейный столик. Лайон закрыл дверь и пересек комнату, ни на мгновение не отводя от нее глаз — моля ее не двигаться, не говорить. Он никогда не чувствовал подобного. Он стал искушенным любовником еще в юности и никогда не испытывал нехватки в женском внимании, чтобы совершенствовать полученные знания на практике. После того как Джери ушла, он некоторое время был груб с партнершами, овладевал ими бесцеремонно и эгоистично, думая только о себе, о том, чем, как Лайону казалось, они обязаны ему — все из-за унижения, причиненного бывшей женой. Такое отношение постепенно смягчилось, поменялось, и никто из женщин, на краткое время познавших его любовь, не мог забыть подаренных им прикосновений. Его мужская гордость была восстановлена. Теперь же он чувствовал себя зеленым юнцом. Он подошел к подоконнику и сел рядом с ней, приютившейся в уголке, в надежде, что она не чувствует его смятения.

— Я не хотел тебя побеспокоить. — Его голос был еще более хриплым, чем обычно.

— Ты не побеспокоил.

Он пожирал ее взглядом. Серые глаза, которые она прежде видела твердыми и холодными, будто сталь, потеплели от волнения, изучая ее черты. Каждая деталь была записана, прежде чем он перевел взгляд к ее шее и гладкой округлости груди. Без всяких сомнений, он находил ее желанной.

— Ты хорошо пахнешь.

— Я только что из душа.

Этот пустой разговор был просто способом снять напряжение, высвободить часть энергии, которая переполняла их обоих изнутри; возможностью перевести застрявшее в легких дыхание.

Он протянул ладонь к ее волосам, запустил ее внутрь и отвел руку чуть назад, пока каждая прядь, скользнув сквозь пальцы, снова не упала ей на плечи. Его руки изучали ее лицо, касались бровей, век, носа, скул. Он гладил ее губы указательными пальцами, пока не запомнил их форму и текстуру. А еще цвет и, он надеялся, вкус. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее, но он медлил. Его руки продолжали блуждать ниже, по ее шее, вокруг ключиц, игривый палец задержался на ямке рядом с плечом. Наконец он дошел до кружева на вырезе ее ночной рубашки. Он глубоко, гипнотически заглянул ей в глаза, и она, будто безвольная кукла, послушно закрыла их. Его пальцы нежно коснулись изгиба груди. Ее тело мгновенно откликнулось на ласку, кожа покрылась мурашками.

— Энди, — выдохнул Лайон.

Он продел пальцы под тонкие полоски лямок, и рубашка плавно соскользнула вниз, окружив ее талию пеной мягких складок. Она освободила руки и, проведя пальцами по линии скул, обняла его за шею. Он посмотрел на ее грудь и нежно обхватил полукружия ладонями снизу, его большие пальцы ласкали темные окружности сосков.

— У тебя никогда не было детей? — спросил он хрипло.

— Нет, — тихо ответила она.

— Почему?

— Мой муж был против детей. — Ей не хотелось упоминать имя Роберта, не хотелось, чтобы между ними был кто-то третий.

— Какая растрата. — Он наклонил голову и приник к началу пышного изгиба, затем опустился ниже, роняя влажные поцелуи на ее разгоряченную кожу, пока его губы не сомкнулись вокруг соска. Энди услышала собственный сладострастный стон. Он тоже услышал его и жадно накрыл ее рот своим. Она будто растворялась в нем, утопала в сладком поцелуе, в пульсирующем желании. Его язык ласкал ее с эротической искушенностью, какой она до того не знала. Она схватила его голову обеими руками, будто боясь, что он остановится.

— Лайон. — Его имя вырвалось как вздох, исступленный крик, и она сжала его голову обеими руками, будто боясь, что он вдруг исчезнет.

— У тебя вкус свежих сладких сливок, — пробормотал он, пока его губы скользили от одной груди к другой.

Он продолжал эту сладкую муку, пока ее нервы не задрожали, как струны у арфы. Приподняв голову, Лайон обнаружил, что его ласки добавили глянца ее и без того сияющей коже. Он улыбнулся, и, положив руки ей на талию, притянул ближе, пока ее грудь не прижалась к черным завиткам на его торсе. Они оба следили за сближением, а потом подняли друг на друга глаза, и, ощутив, как резонируют их сердца, улыбнулись.

— Ты как сливки… — он склонился к ее лицу, — с медом.

Его рот опустился на ее губы властно, страстно, язык запорхал по всей внутренней поверхности быстро и жадно, будто он действительно собирал мед. Она тянулась вверх и вперед до тех пор, пока не приникла к нему так близко и плотно, насколько это вообще было возможно. Не в силах поверить, что кожа может быть такой гладкой и шелковистой, он снова провел ладонями от плеч к талии. Несколько бесконечных секунд его руки медлили на этом соблазнительном изгибе, а затем, вдруг осмелев, скользнули под рубашку, собравшуюся на талии, и сжали ее бедра, чуть приподнимая Энди вверх. Они замерли. Рубашка, больше не нужная, плавно опустилась на пол. Он поднял ее на руки и понес в дальнюю часть комнаты, где зазывно белела неубранная кровать. Лайон уложил ее на подушки и накрыл своим телом. Оно было тяжелым, твердым и грубым по сравнению с ее мягкостью и гладкостью. Ей нравилось чувствовать эту разницу, но она все еще боролась с собственным желанием, которое горело внутри, будто вулкан накануне извержения.