В глубине стекла - Елена Искра Страница 23

Только что в актовом зале закончился концерт, который дети подготовили к празднику. Читали стихи, пели песни, а когда на сцену вышли малыши и начали читать свои поздравления, Ольга, сидевшая в первом ряду, чуть не расплакалась. Она смотрела на тонюсенькие ножки девочек в белых колготочках, малюсенькие, будто игрушечные, башмачки, хрупкие, словно ненастоящие, ручки, высовывающиеся из рукавов белых блузок. А когда одна из них засмеялась, запрокинув голову и продемонстрировала при этом всем свой рот со здоровенной щербиной выпавших молочных зубов, Ольга почувствовала, как у неё что-то шевельнулось в груди и как ей неудержимо захотелось прижать к себе это хрупкое, беззащитное тельце.

— Малыши удивительно трогательны, правда? — сказала шёпотом сидящая рядом Анна Абрамовна. — Так и хочется их к себе прижать!

— Да, — ответила Ольга, прокашлявшись, её поразило это совпадение мыслей и чувств, — очень трогательны.

— Я, глядя на них, всё время вспоминаю своего Алика, когда он был маленьким.

— Да, — сказала Ольга, чтобы хоть что-то сказать, — да, конечно.

Но тут все зааплодировали, и их странный разговор прервался. Ольга относилась к пожилым учителям, а уж тем более к завучу и директору, с особым чувством школярского трепета, она всё ещё не могла победить в себе ощущение ученицы, случайно попавшей в общество взрослых, умных людей, терпящих её присутствие лишь потому, что они хорошо воспитаны. И вдруг из этих мимолётных фраз, брошенных Анной Абрамовной, она поняла, что чувствует и видит мир так же, как и они, что у них у всех есть что-то общее.

Сейчас за импровизированным столом усаживались те, кого директор называла «наш педагогический коллектив». Это были в основном женщины, далеко не молодые, одни — наряженные, другие — в обычной одежде, одни — накрашенные, другие — совсем без косметики. Некоторые возбуждённо поглядывали на стол, так что могло прийти в голову, будто они давно не ели ничего подобного, хотя ничего особенного на столе не было, другие жеманно отряхивали стулья, подбирали губы, протирая салфетками вилки и, глядя на закупоренные бутылки, бессмысленно вопрошали: «Ну где же наши мужчины?»

Мужчин было всего трое: Олег, Володька да отставной майор Виктор Николаевич, преподаватель ОБЖ, с постоянно красным носом и подрагивающими руками. Мужчины суетились, подносили стулья, Володька ловко откручивал проволочки с шампанского, Олег орудовал штопором. Анна Абрамовна тщетно призывала всех усаживаться.

Наконец все уселись. Ольга примостилась в уголке, подальше от главного стола, рядом с Мариной Михайловной, учительницей географии. Малорослая, худенькая, с мелкими чертами невыразительного личика, та смотрела на окружающих с грустной, немного нервной улыбкой.

Все затихли, поднялась директор и начала говорить те же патетические слова, которые Ольга выслушивала с самого утра. В тот самый момент, когда она говорила о бескорыстной службе детям, с того края стола, где разместились мужчины, послышался басовитый хохоток. Тамара Витальевна на несколько секунд прервала свою речь, внимательно посмотрела в сторону нарушителей тишины и повторила снова:

— Да, беззаветно и бескорыстно отдающих все свои силы детям! Мне бы ещё хотелось сказать о той моральной чистоте, к которой обязывает наша профессия, — развивала она свою мысль, — мы просто не имеем права быть морально нечистоплотными, как на работе, так и в личной жизни, потому что именно с нас наши ученики будут лепить свои моральные принципы…

— Да уж, с тебя налепят, хапаешь и хапаешь, как только не треснешь, — тихонько, еле слышно, буркнула себе под нос Марина Михайловна.

Ольга особо не прислушивалась. Давным-давно, ещё со школьных лет, она научилась отключаться, как только с трибуны начинали звучать подобные высокопарные речи, как только её кто-то брался «воспитывать». Причём распознавать их она ухитрялась с первых мгновений. Как это происходило, Ольга и сама понять не могла, была ли тому виною особая интонация речи, отдельные ли «ключевые» слова, либо выражение лица оратора, но стоило только выступающему открыть рот и произнести первую фразу, как Ольгино сознание переключалось на какие-то свои мысли, при этом внешне она продолжала выглядеть самой внимательной слушательницей.

Сейчас она вспоминала, сколько ей всего надарили. Весь её учительский стол был заставлен букетами цветов: розы, гвоздики и потрясающий букет белых лилий, частью распустившихся, частью в бутонах, источавший сладковатый, умопомрачающий аромат. В столе лежали коробки конфет, сколько их было, Ольга не помнила — то ли пять, то ли шесть. Лежал набор косметики, другие милые пустяки, но самым волнующим был конверт с купюрой в сто долларов, покоящийся сейчас на дне её сумки.

Ольга любила подарки ещё с детства. Она всегда сильно волновалась накануне праздников, дня рождения, когда ждала подарков: «Подарят или нет? Что подарят?» И не то что бы она была жадной, нет, она всегда легко одалживала свои вещи и деньги, часто без возврата, просто подарок казался ей маленьким чудом, неким материальным подтверждением любви к ней, даже самый пустячный. Но в последние годы ей почти ничего не дарили, мама была погружена в свой мир фантазий, её мало волновала реальность, мужчины попадались ей такие, что и с днём рождения-то поздравить забывали, а уж про подарки и речи не было, разве что несколько дохлых цветочков на Восьмое марта. Подружки изредка дарили что-нибудь по мелочи. Слушая, как её однокурсницы взахлёб описывают то, что им подарили, Ольга начинала ощущать себя забытой, никому не нужной, лишенной главного источника женского счастья — любви.

А сегодня… Надо сказать, что Ольга совершенно забыла про День учителя и пришла на работу в самой обычной одежде. Ещё до уроков она заметила, в каком приподнятом настроении находятся её коллеги, их парадные, порою до нелепости, наряды, выставку колечек, цепочек, брошек, бус и серёжек, светофорную разноцветность косметики. Она даже ощутила себя серым воробьём, затесавшимся в стаю пёстрых тропических птиц. Но когда встретившаяся ей Анна Абрамовна, одобрительно кивнув, отметила: «И правильно, вам наряжаться-краситься — только молодость свою и красоту прятать», успокоилась. А когда в начале первого урока к ней подошли дети, вручили ей букет цветов и коробку конфет и начали говорить, как они рады, что их учит именно Ольга Ивановна, и как они ее любят, она и вовсе забыла о своей одежде. Подходили дети, сами по себе и группами от классов, и все они казались Ольге удивительно милыми, добрыми, приятными, хотелось их обнять и поцеловать, что она, порою и делала, вогнав в краску здоровенного девятиклассника с пробивающейся порослью усов. После третьего урока заглянула председатель родительского комитете её класса, преподнесла букет шикарных лилий и по-деловому вручила красивый конвертик, со словами: «А подарок вы уж выберете сами, какой захочется». Ольга, растерянно улыбаясь, постеснялась при ней заглянуть внутрь, а когда та ушла, осторожно, чуть-чуть, будто дверку клетки, из которой может улететь птица, приоткрыла его. Конечно, она не раз видала доллары, но у неё лично никогда ещё такой суммы не было. «Сто долларов! — думала она. — Это сколько же в рублях будет? Обалдеть!»

И сейчас, под речи сначала директора, а потом завуча, она уютно размышляла, как обменяет их на рубли, прибавит к ним свою получку и поедет с Викулей на Черкизовский рынок. Ей позарез нужны зимние сапоги, ходить в тёплых ботиночках, купленных ещё на третьем курсе, было уже невозможно. Осенних сапог у неё, правда, тоже не было, но это ерунда, до холодов вполне можно пробегать и в кроссовках. Нужно купить ещё одни чёрные брюки, блузку поприличнее, а то её студенческие еле-еле пупок прикрывают, они, конечно, клёвые, но на работу их не наденешь, колготки нужны…