Одни в целом мире - Мэри Кент Страница 22

Убрав грязную посуду, они снова уселись за стол и медленно потягивали вино, на это раз чудесное «Каберне».

Возникшая пауза оказалась внезапной. Притворная идиллия, странно похожая на ложь.

— О чем ты думаешь? — спросила она, Понимая, что он скорей всего ответит небрежным пожатием плеч, что означает — собственно ни о чем. Но он удивил ее.

— О тебе.

— Неужели?

— Я пытался представить тебя запертой в городской квартире. И так день за днем, в полном одиночестве, не видя никого, и не выходя на улицу… Я просто не могу вообразить себе подобную картину и, наверное, мне следует расспрашивать об этом, но это выше моего понимания. Это так не вяжется с тобой. Почему ты улыбаешься?

Ари глубоко вздохнула, чувствуя облегчение.

— Потому что ты не побоялся спросить, — ответила она.

— Если бы я не спросил, то просто сошел бы с ума. Но я думал, что разговор на эту тему может расстроить тебя.

— Ты шутишь? — быстро спросила она. — Я плачу психиатру, чтобы он разговаривал со мной об этом. И отвечать на твой вопрос мне вовсе не неприятно. Это означает, что я постепенно возвращаюсь к той Арианне, которой была до катастрофы.

— Значит, это последствия стресса?

— Ну да, постоянные приступы паники.

— Понимаю, но в чем именно это проявляется? Пока ты только упомянула, что разгуливаешь по ночам, как лунатик.

— Нет, я не лунатик, если быть точной. Я испытываю приступы паники, и время от времени помутнение сознания. И тогда я забираюсь в самые неожиданные места: например, в свою кладовку, а чаще — под кровать. — Она замолчала и взглянула на него с виноватой улыбкой, которая разрывала его сердце. — А в последний раз залезла под ель… во время метели. Пожалуй, это был самый изобретательный способ.

— Но что вызывает эти приступы? Тебя что-то пугает?

— Смотри… — Отклонившись на спинку стула, она подняла руку и начала считать, загибая пальцы. — Разумеется, я боюсь летать, и вообще находиться на улице — но это ты уже знаешь. Боюсь грозы. Сильный дождь, молнии и гром — все это пугает меня. Или, например, грузовик, проехавший мимо, который тарахтит как ненормальный, и вообще любой сильный шум и тишина, и запах трав… Какая разница! Я боюсь всего на свете, ты и представить себе не можешь, как я страдаю от этого.

— И как часто у тебя случаются подобные приступы? — спросил он нейтральным тоном.

— Каждый день.

— Но здесь не было ни одного?

— Нет.

— Как ты думаешь, почему?

Она неуверенно пожала плечами.

— Джошуа, я сама не могу объяснить, но это прекратилось в тот самый момент, когда ты перенес меня через порог этого дома.

Совершенно невольно уголки его рта дрогнули, а взгляд потеплел.

— Что ж, Арианна, видимо, мы оба причастны к этому. — Свет на кухне замигал, и Джошуа озабоченно вздохнул. — Нам надо заготовить фонари. Мы находимся в теплой зоне атмосферного фронта. Вот почему снег так быстро тает и превращается в лед, а лед обрывает провода. — Он снова вздохнул и нахмурился. — Ты боишься темноты?

— В данный момент я ничего не боюсь.

Наклонив голову, Джошуа с любопытством наблюдал за ней:

— А как ты жила до катастрофы?

— Счастливо. Наполненно. И была всегда страшно занята…

— Занята? Но чем?

Она нахмурилась, прислушиваясь к тем звукам, которые наполняли дом, отражавший натиск ветра и холода. Она слышала постоянный отдаленный гул системы отопления, работающей в непрерывном режиме, глухое постукивание по крыше расшатавшейся дранки, когда особенно сильный порыв ветра ударял в северную часть дома.

Наконец она отвернулась от окна и посмотрела через стол на Джошуа. Держа в руках стакан с вином, он поглядывал на нее, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос. Ари вдруг показалось, что время остановилось, и они сидят вот так давным-давно.

И вдруг, поддавшись мимолетному желанию, она потянулась вперед, и накрыла своими ладонями его руки. Простой жест — один человек протянул руку другому, но сейчас все было преисполнено особого значения. Прошло несколько секунд, никто из них не шевельнулся, они молча сидели, прислушиваясь к тишине. Касание рук разрушило барьеры, разделявшие их.

— Как я жила? Я покажу тебе, — наконец прошептала Арианна. Она поднялась, взяла его за руку и повела через полутемную кухню, позволив своим мыслям вернуться в иное место, иное время, когда ее сердце и душа были заняты одним — музыкой.

«Как удивительно, что у него есть этот чудесный инструмент, — подумала она, поднимаясь по ступенькам, которые так напоминали те, что вели на сцену в ее прошлой жизни. — Как будто он знал, что я приду, и что мне понадобится рояль, прежде чем уйти».

Они остановились у рояля. Джошуа удивленно посмотрел на нее, когда она потянула его за руку и усадила на скамью рядом с собой.

— Я не знал, что ты играешь.

— Я играю, — прошептала она, и стоило ей произнести эти два важных слова, силы, однажды покинувшие ее, вновь пробудились, расправили свои крылья, заслонив все прежние сомнения, — Да, я играю, — более уверенно повторила она, чувствуя, как ее сердце наконец освободилось от невысказанной пустоты, которая так долго наполняла его.

Она подняла руки над клавиатурой инструмента, к которому не прикасалась два года. Боль, горе, вина — все эти ужасные вещи сейчас исчезли, словно она освободилась от тяжелой ноши, которая так долго давила на ее плечи.

«Возвращение к жизни», Боб Халстон, ее жизнь в Чикаго — казалось, все это тоже ушло куда-то далеко, словно черно-белые фотографии в давно забытом альбоме вдруг засияли новыми красками от присутствия рядом мужчины.

Те, кто успел познакомиться с творчеством пианистки Арианны Уинстон, — дирижеры, ее менеджер, зрители, побывавшие на ее концертах во время гастролей по стране, словом все, кто слышал ее игру — до того как из-за трагедии сорвалось ее первое турне, — сетовали, что при таком явном таланте она больше никогда не выйдет на сцену. На страницах журналов, пишущих о классической музыке, критики, следившие за карьерой многообещающих музыкантов, писали, что хотя она и осталась жива, ее исполнительская карьера закончилась после ужасной катастрофы над горами Колорадо. Да и сама Арианна не думала, что когда-нибудь снова сможет играть.

«Никто не думал, кроме Джошуа Брандта», — вздохнула она и с легкой улыбкой положила руки на клавиатуру рояля.

Затаив дыхание, Джошуа наблюдал, как ее пальцы касались клавишей, порхали и ударяли по ним, рождая удивительную музыку Чайковского, которая не могла не тронуть даже самое черствое сердце. И как это всегда случалось с Ари, в какой-то момент она забыла, что исполняет написанную кем-то мелодию, и каким-то чудодейственным образом чужая музыка превратилась в голос ее собственной души. Ее собственное отчаяние отзывалось в ней эхом, ее одиночество звучало в низких басах, а завершающие аккорды прозвучали настоящим жизнеутверждающим гимном. Когда последние звуки затихли, она продолжала сидеть, не двигаясь, руки все еще лежали на гладких клавишах, а по щекам бежали слезы.