Бунтующая Анжелика - Анн Голон Страница 22

— Я бы предпочел, сударыня маркиза, остаться у вас.

— У меня сейчас не лучшее место. Король меня держит в опале, ты парижанин, там бы и жил.

— Да куда мне податься, сударыня маркиза? — отвечал бывший обитатель Двора чудес, состроив грустную мину. — Вы — вся моя семья. Вы стали мне почитай что матерью после того, как не дали прибить меня у Нельской башни. Я себя знаю. Если вернусь на Новый мост, снова примусь красть кошельки…

— Надеюсь, ты оставил эту скверную привычку. — Здесь другое дело, — заметил Флипо. — Мне надо было не сбить руку. Сохранить мастерство. Да и как бы я прожил во время такого долгого пути? Но коли это станет основным занятием, тут от тюрьмы не убережешься. Помню, когда я был совсем щенком и болтался при Дворе чудес, был там один старик, кажется, его звали папаша Урлюро. Так он повторял нам каждое утро: «Дети мои, знайте: вы рождены для виселицы». Тогда я не очень-то понимал… Да и теперь в толк не возьму, что за радость в этом ремесле. Подрабатывать так при случае — еще куда ни шло, но служить я хотел бы вам…

— Если все так обстоит, я тебя не гоню. У нас с тобой есть что вспомнить…

В тот же вечер в замок зашел бродячий торговец. Служанка доложила Анжелике, что он просит его принять «по поручению ее брата Гонтрана». Маркиза побледнела, и служанке пришлось несколько раз повторить эту просьбу, прежде чем хозяйка опомнилась и пожелала видеть пришельца. Он сидел на кухне перед раскрытым сундучком и расхваливал свой галантерейный товар: ленты, иголки, раскрашенные картинки, снадобья. И сверх того — все, что требуется для работы живописцу.

— Вы сказали, что вас послал мой брат Гонтран? — спросила Анжелика.

— Да, госпожа маркиза. Монсеньор, ваш брат и наш товарищ, поручил мне кое-что вам передать, когда я отправился по стране. Он сказал: «Будешь в Пуату, навести замок Плесси-Белльер, что в Фонтене. Зайди к хозяйке замка и вручи ей это от Гонтрана».

— Сколько времени вы не видели брата?

— Да больше года.

Все объяснилось. Повествуя о своем долгом странствии, он рылся в кожаной сумке. Наконец вытянул сверток, старательно обернутый промасленной тряпицей.

Взяв его, Анжелика поручила торговца заботам прислуги и разрешила оставаться в доме столько, сколько ему заблагорассудится.

Вернувшись к себе, она торопливо развернула сверток. Перед ней лежало полотно, на котором с дивным искусством были запечатлены ее сыновья, такие разные, но с общим для всех троих мечтательным и насмешливым выражением лица. На первом плане стоял Кантор с гитарой, в зеленом, под цвет глаз, камзоле. Да, это он, ее исчезнувший мальчик! Изображение было так полно трепетом жизни, что смерть Кантора казалась невозможной. Он словно успокаивал ее: «Не бойся, я буду жить всегда».

Флоримон был в красном, причем Гонтран — о, чудное провиденье! — угадал его теперешние черты: тонкость, ум и страстность. Его черная шевелюра резким пятном выделялась среди ярких красок картины, подчеркивая свежесть детских лиц и шелковистую золотистость волос Шарля-Анри. Рядом со старшими он, еще младенчески розовый, в длинном белом платьице, походил на ангелочка. Он тянулся пухлыми ручонками к Кантору и Флоримону, но те, казалось, не замечали этого. Строгая, почти ритуальная неподвижность поз намекала на какую-то тайную мысль. Сердце Анжелики сжалось: ах, кто может истолковать предчувствие большого художника? Старшие братья, рожденные от графа де Пейрака, выступали вперед, как бы освещенные лучом мужественного жизнелюбия. Младший, сын Филиппа дю Плесси, был чуть отстранен, полон очарования, но одинок.

Анжелика тревожно вгляделась в лицо малыша. «Ох, кого же он мне напоминает? — вдруг подумалось ей. — Сестрицу Мадлон!» И вместе с тем портрет Шарля-Анри поражал сходством с оригиналом. Трепетная тонкость мазков оживила неподвижное изображение. Рука, державшая эту кисть, уже мертва. Жизнь. Смерть. Вечность и неуловимый миг. Забвение… Воскрешение…

Стоя перед картиной, Анжелика забылась, словно околдованная мерцанием граней таинственного кристалла. Так тени облаков, бегущих над землей, придают пейзажу радостный или мрачный вид. Казалось, художник предугадал то, что еще было от нее скрыто.

Флоримон не задал ни одного вопроса. Без объяснений принял как должное и солдат в парке, и капитана в доме.

С тех пор как Монтадура испугала замковая челядь, в его поведении чувствовались бессильное озлобление и тупая наглость. Толстяка донимали тяжелые предчувствия. Он исчезал на целые дни, оставляя замок на попечение своего заместителя, и гонялся по полям и лесам за гугенотами. Но те растворялись в чаще, а в придорожных канавах снова находили мертвых драгун. Тогда взбешенный Монтадур вешал первого попавшегося под руку селянина, случалось, и католика. Оскорбительные выходки против властей множились на глазах.

Часто он бывал пьян. Тогда темные страхи и подавленные желания доводили его до исступления, и он, шатаясь, бродил по коридорам, размахивая шпагой, портя позолоту лепнин и портреты предков. Он подозревал, что слуги исподтишка наблюдают за ним. Подчиненные в эти часы избегали его. Иногда где-то слышался смех Шарля-Анри, которого развлекала Барба. Капитан разражался ругательствами. Он чувствовал себя во власти демонов, проклятая ведьма сглазила его! Он то оплакивал свою участь, то снова впадал в ярость:

— Шлюха! — рычал он, неверным шагом блуждая по лестницам и галереям замка. — Шастай, шастай ночью по лесам! Ищи своего кобеля…

Анжелика встревожилась. Откуда он знает про ее ночные прогулки? И почему он все толкует о каких-то ланях да колдунах? Однажды, когда Монтадур выкрикивал обычные свои оскорбления, он ощутил сильный укол пониже спины. Обернувшись, он увидел Флоримона со шпагой в руке:

— Не о моей ли матери вы говорите, капитан? — осведомился тот. — Если да, вам придется ответить за это!

Изрыгая проклятия, Монтадур попытался отбиться от резвой шпаги подростка. Его затуманенный взгляд не различал ничего, кроме облака черных волос, клубившегося вокруг мальчишеской головы. Волчонок, достойный этой волчицы! Стремительный выпад — и лезвие вошло в руку Монтадура. Выронив оружие, капитан стал зычно призывать своих людей. Но Флоримон уже упорхнул, оставив их с носом.

Перевязав рану и протрезвев, Монтадур поклялся истребить все это чертово гнездо. Но надо было ждать подкрепления. Между тем ситуация для его войска стала критической. Они оказались отрезаны от де Горма, и письма, посланные капитаном де Марильяку, видимо, перехватывали бунтовщики.

Что до Флоримона, он, хоть и ввязался в эту схватку, казалось, не вполне осознавал, что происходит в доме. Он то увлеченно фехтовал с Мальбраном, то предавался соколиной охоте, а случалось, по целым часам пропадал неизвестно где. Он сажал Шарля-Анри к себе на плечи и бегал с ним по коридорам. Как странно звучал в замке их чистый смех! А то он седлал лошадь, усаживал перед собой брата и носился по полям, не обращая внимания на часовых, пытавшихся его остановить. Впрочем, они и сами не знали, что потом делать с юным католическим сеньором.