Идеальная для колдуна - Лика Семенова Страница 22

Амели задыхалась в доме. После теплого уюта кухни роскошные анфилады будто давили, втаптывали в натертый узорный паркет. С запахом теста, с его мягкой податливостью исчезло умиротворение. Стало холодно и пронзительно одиноко, будто Амели стояла в глухом осеннем лесу, коченела, кричала до хрипоты, но в ответ слышала лишь звериные шорохи и птичьи вопли. И равнодушный шелест ветра в умирающей листве. Все было чужим. Пустым. Враждебным. Но больше всего она боялась столкнуться с колдуном. После того, что было. Как теперь смотреть на него, как говорить? Перед глазами то и дело всплывало улыбающееся лицо Мари. Щебетала, как ни в чем не бывало, видно, не чуяла за собой никакой вины. Отчего-то казалось, что девица и вовсе не понимала таких элементарных вещей. Делала, что велят, тем и была счастлива. Она казалась какой-то пустой. Как стеклянная ваза. Щелкни пальцем по прозрачной стенке — и услышишь хрустальный звон, переходящий в легкое гудение. Будто подули в маленькую дудочку.

Амели вышла на террасу и вздохнула полной грудью. На улице стало лучше. С реки ветер приносил прохладу, веяло тонким ароматом апельсиновых цветов. Очередной резкий порыв подхватил струю фонтана, и в лицо брызнуло мелкой моросью. Будто приводя в чувства после обморока.

Она ревновала. Не хотела признавать, но, все же, ревновала. Невыносимо было представлять, что Феррандо точно так же касался Мари. И та млела, замирая под его пальцами, тянулась к губам. Хотелось надавать ей по щекам, до красноты, чтобы зажгло ладони. Или оттаскать за волосы. Амели ревновала не человека — ощущения. Глупо ревновать того, кого не знаешь, кого боишься. Но было нестерпимо, что он способен дарить эти ощущения кому-то другому. Служанке! Пусть и необыкновенной красавице. И это пугало так, что хотелось рыдать. Неужели прав папаша Эн, неужели впрямь девиц так легко затуманить? Но ведь это не любовь. Отец Олаф именует подобное вполне определенно — вожделение. И клеймит на проповедях, называя грехом, потому что это лишь угода плоти. Но тогда зачем плоть создавали такой податливой? Чтобы искушать и наказывать? Разве это не жестоко?

Амели спустилась в сад и пошла по засыпанной желтым песком дорожке, огибая террасу. Песок влажно шуршал под ногами, и кожаная подошва туфель тоже стала быстро напитываться, холодя ступни. Ночами с реки ползут туманы, особенно весной и осенью. Но сегодня было не холодно, скорее свежо и приятно. И дышалось здесь легче, вдали от городских улиц. В окна, выходящие в Ржавый переулок, постоянно тянуло помоями, из-за вечно забитой сточной канавы. Потому их и не открывали, разве что зимой, когда не так смердило. Здесь же, вдали от тесных улиц, пахло свежестью, горьковатым илом, цветущими апельсинами и померанцами, к которым примешивались розы и жонкили. Хорошо… если бы не обстоятельства.

Амели свернула налево, огибая дворцовое крыло. Сюда вчера закатывались бочки. Бочки… Она забыла обо всем, пытаясь разобраться в своих глупых ощущениях. Забыла даже об угрозе, которую колдун бросил на прощание. Точнее, будто и вовсе не заметила. Тогда слова казались лишь словами, всего лишь звуками. Она слушала только собственное тело, которое словно горело, требуя чужих рук. Сводило с ума. Подталкивало к самым неблаговидным мечтам. Создатель, как же грешно… Она вчера была такой бесстыдной, такой порочной. Можно сколько угодно оправдываться чужой волей, но от собственных желаний не спрятаться. Разве может быть что-то хуже этого осознания? Осознания собственного падения? Амели решительно покачала головой: нет, нельзя просто ждать, если милость Создателя позволила отсрочку.

Идея с бочками уже не казалась такой хорошей, как вчера. Какой там: глупость, к тому же трудноосуществимая. Без точного знания, когда их забирают, все попросту бесполезно. Да она и представить не могла, как можно просидеть в грязной бочке. Но это была хоть какая-то идея. И нужно делать хоть что-то, пока не подобрался вариант получше. Все умнее, чем сидеть и обреченно ждать.

Амели несколько раз шумно втянула воздух, будто с каждым вдохом наполнялась решимостью, и зашагала, жадно вглядываясь в песок. Народу в замке было мало — едва ли дорожку успели сильно истоптать свежими следами. Через некоторое время она сумела различить одинокие вмятины от каблуков, вероятнее всего принадлежащих горбуну. По крайней мере, так хотелось думать. А по краям дорожки, особенно на поворотах, появлялись жесткие линии, будто вычерченные по линейке. Наверняка оставленные железными ободами, когда бочки кренились.