Бракованные - Лина Манило Страница 22

– А корзина? Откуда она?

– Кать, ну давай не сегодня, хорошо? Я сама еще ничего не понимаю, а тут ты еще пристаешь… корзина – это… подарок друга. Такой ответ устраивает?

– Так-так-так, – бормочет Катя, а я прикусываю язык. Проболталась! – Значит, яблоки – неспроста. И улыбка твоя до ушей. Друг таинственный. Все сходится! Ты влюбилась!

К моему счастью к стойке подходит ярковолосая девушка, и у меня появляется веский повод переключиться на нее и ее заказ, потому Катя уходит, так и не добившись от меня правды. Господи, я обожаю свою сестру. Люблю ее больше всех на свете, но иногда она самая настоящая заноза.

***

Когда «Ирландию» покидает последний посетитель, а колокольчики над дверью, звякнув напоследок, засыпают до утра, я выключаю музыку. Она всегда тихо играет в стенах бара, если, конечно, у нас не выступают какие-то юные жаждущие славы дарования. Но после того, как в прошлом месяце солист одной из групп «пошел в народ» и чуть было не стащил с себя штанишки, с талантливой молодежью Катя пока завязала.

– Тебе точно не будет трудно закрыть бар? – беспокоится Катя, наматывая на шею шарф. – Если что, я останусь, сама все проверю. Там еще четыре коробки снеков надо на баланс поставить, я не успела. И виски еще, два ящика… но это можно завтра, это не страшно.

– Да ну, сегодня и сделаю, – фыркаю. – Мне не трудно, завтра все равно суббота, на пары не надо. Высплюсь!

Катя торопится к приболевшей подруге, для которой набрала полный пакет лекарств и вкусняшек, но ее ответственность не дает ей уйти просто так. Она все время переживает, что нагружает меня слишком сильно, но сегодня дела мне только на пользу – есть миллион причин остаться в «Ирландии». Даже придумывать ничего не пришлось.

– Конечно, нет! Тем более, – помнишь? – мы договаривались, что в один из вечеров я посмотрю тот отчет. Мне все-таки полезно практики набираться, не только теории в универе.

– Когда домой вернешься, позвони мне! Ариш, я до утра вряд ли вернусь, но не заставляй меня волноваться!

– Да я к Ольге схожу, хочу тоже девчачью вечеринку.

Меня точно боженька накажет! Катя сияет, говорит, что я солнышко ее ясное, она меня очень любит и уносится из бара, обдав облаком цветочного аромата. Мне должно быть стыдно. Я впервые обманываю Катю. Но ведь каждый из нас имеет право на свою личную жизнь, да? На тайну. И я в полной мере пользуюсь этим правом. Тем более, что тот самый отчет я посмотрела еще вчера, просто Кате не сказала. Я надеваю куртку и выхожу на задний двор. В темноте крошечным огоньком выделяется сигарета Мирослава. Он снова курит, но сейчас меня это радует – могу безошибочно найти его.

– Значит, шарлотка, – говорит он расслабленно и тихонько хмыкает.

– Шарлотка, – киваю и складываю руки на груди, закрываюсь. – В конце концов, ты мне яблоки подарил, тебе и помогать с ними справиться.

Мирослав смеется, и огонек опускается ниже, пока не исчезает полностью – Мир затушил сигарету, только аромат остался витать в воздухе, да и тот легко рассеивается в свежести вечера. Да какого вечера. Ночь почти!

– Пойдем тогда? – он протягивает руку, и про его намерение коснуться меня узнаю только, когда пальцы находят мои.

– Куда?

– Так шарлотку печь, – удивляется. – У меня в квартире отличная духовка.

– Совсем сдурел? Я не поеду к тебе домой, даже можешь не стараться. Это не про меня песня.

Мир смеется, запрокинув голову. Обхватывает мой затылок рукой, притягивает к своей груди и ерошит волосы. Целует в макушку, вдыхает аромат волос. С ума сводит, подлец.

– Трусиха, – почти ласково, – но мы же не здесь будем печь. Или здесь?

– Если ты за время работы не понял, что в баре отличная кухня, то вот есть повод сообщить об этом, – мой голос звучит глухо. – Там и испечем.

Мирослав отстраняется, улыбается широко, сверкая зубами, мое лицо обхватывает ладонями и целует мой искалеченный рот. Точно, извращенец. На моем лице остались неизувеченные участки, но Мирослав раз за разом касается или целует именно те, где места живого нет.

– Сладкая…

– Пойдем, – переплетаю наши пальцы, тяну Мирослава в сторону бара, втягиваю в коридор.

– И что, совсем не боишься, что твоя сестра узнает, чем ты ночами с парнями занимаешься?

– А чем я ночами с парнями занимаюсь?

– Печешь яблочные пироги.

Останавливаюсь в коридоре. Смотрю на Мирослава, у него глаза лукавые-лукавые, и на радужке растекается серебристая голубизна, вытесняя зелень.

– У тебя глаза цвет меняют.

– Ага, хамелеоны. Нравится?

– Необычно.

– Да нравится, я же вижу, – усмехается и щекочет меня под подбородком, от чего я вся скручиваюсь от смеха.

– Вот, когда ты улыбаешься, ты еще красивее. Глаза сияют.

Смущаюсь, потому что комплименты Мирослава – всегда неожиданные. А еще он с такой уверенностью их говорит, что они очень искренними кажутся. И я верю им.

В кухне горит яркий свет и почему-то пахнет солью. На стойке высится корзина, порядком опустевшая, а печка после рабочей смены еще не успела остыть.

– Присядь, пока, – прошу, но Мирослав не желает слушаться, снова нарушает правила.

Я открываю кран, протягиваю руки под струи теплой воды, а Мирослав вырастает за спиной. Жар его тела обжигает, спина широкая настолько, что, если сейчас кто-то войдет, он не увидит меня за ней. Никогда не чувствовала себя до такой степени хрупкой. Мир подставляет ладони, смачивает водой и выдавливает внушительную порцию мыла. Как завороженная смотрю на появление пышной шапки пены, частично скрывающей татуировки, и руки Мирослава накрывают мои. Намыливает старательно, уютно устроив подбородок на моем плече. Наши пальцы соприкасаются, сплетаются, трутся друг о друга. Это действие, наверное, самое волнительное, что удавалось переживать.

– Что мы делаем, Мир?

– Руки моем.

– Просто моем?

– А тебе как кажется?

– Мне кажется, что у меня вместо коленей – кисель.

– Так и было задумано, – хмыкает Мирослав, и этот звук мне кажется слишком эротичным.

Яблоки мы режем тоже вместе. Мир орудует ножом явно лучше моего, и вскоре его яблочная горка в разы выше. Все время он касается меня то плечом, то бедром, то вовсе… ай, стыдно о таком говорить вслух. Замешиваю венчиком тесто, и Мир окунает в него палец, не мешает мне, но волнует каждым своим действием.

– Боже, восхитительно, – Мирослав облизывает палец медленно и порочно, прожигает меня взглядом, в котором слишком много тайного и темного.

На его нижней губе остается тесто, и я не сдерживаюсь: тянуть к светлой капельке, языком касаюсь, слизываю, ощущая вязкую сладость. Мирослав стонет, закатывает глаза и снова тяжело дышит. Неужели я так на него действую. Действительно? Именно я?