Почти счастливые женщины - Мария Метлицкая Страница 22

Через полтора часа она накрыла на стол – бульон с вермишелью, отварная картошка с сардельками, салат из свежих огурцов со сметаной. Красота!

Подружки продолжали упоенно беседовать.

Опорожняя пепельницу, Аля поглядывала на них с осуждением.

Увидев накрытый стол, Муся ахнула и всплеснула руками:

– Ну ты, Соня, счастливица! Какая тебе досталась девочка! Не то что мой – балбес балбесом.

За обедом Муся продолжала восхищаться Алей, и та видела, что Софье это приятно.

Аля заметила, с каким аппетитом и удовольствием ест хозяйка. Ей все больше и больше нравилась эта яркая, шумная, веселая рыжая старуха. Муся все делала через край – хвалила незатейливую стряпню, восхищалась Алей, делала комплименты подруге. Даже на жизнь она жаловалась с улыбкой, пытаясь при этом шутить.

Из разговоров «девочек» Аля уловила, что «этот балбес по-прежнему треплет нервы и делает, что хочет». Поняла – это Муся про внука.

Софья сочувственно вздыхала и повторяла, что «у всех своя судьба и свой крест».

После обеда Аля помыла посуду, вымыла липкую клеенку на террасе и пошла к себе.

«Девочки», вдоволь наговорившись, тоже разошлись по комнатам.

Аля лежала и смотрела в окно. Там колыхались от внезапно поднявшегося ветра мохнатые, тяжелые ветки елей и легкие нежные ветки берез. На сердце были покой и тихая радость. Уставшая Аля не заметила, как уснула. Проснулась от шума дождя и, подскочив к окну, замерла от восхищения – воздух пах свежестью и цветами, молодой травой, влажной землей и прибитой пылью.

Софья сидела в кресле и пила чай. Хозяйки не было.

– Ну как тебе? – спросила Софья. – Красивое место, правда?

Аля кивнула:

– Чудесное! Как в сказке! И Муся такая милая!

– Милая, – согласилась Софья. – Только несчастная. Слабая она, безвольная, и кто может, этим пользуется.

– А что у нее за беда? – осторожно спросила Аля.

– Всего не расскажешь.

Как выяснилось, первая половина Мусиной жизни была очень сытой, праздной и счастливой. С мужем ей повезло – красавец Аркадий жену обожал и ничего для нее не жалел.

– А денег там было! – Софья прикрыла глаза. – Не просто много, а очень много! У Гальпериных была огромная квартира в высотке на Котельнической, машина, на которой гоняла сама хозяйка, а еще домработница, массажист и куафер. – Софья так и сказала «куафер».

Аля усмехнулась, вспомнив слова Маши про «барыню». Софья продолжала:

– Муж ее обожал, а уж когда она родила ему дочь!.. Завалил Муську подарками, мехами и драгоценностями. Знаешь, кем он был? – хитро прищурившись, спросила Софья. – Директором пункта вторсырья!

– Шутишь? – спросила пораженная Аля.

– Нисколько! – ответила Софья. – Широко они жили. Слишком широко. Ну и… сама понимаешь.

Аля не понимала, но спрашивать не решилась.

– В общем, Аркадия взяли. Дали десять лет, и ничего не помогло. Ни-че-го! Ни ходатайства, ни прошения. Ни деньги. Многие от Гальпериных тогда отвернулись. Да что там многие – почти все. Людишкам свойственна трусость. А тут такое дело – тюрьма! Немногие тогда поддержали бедную Мусю. Почти никого не осталось. А раньше-то! Пир горой, гостей созывали каждую субботу. А какие столы накрывали! Любителей попить-поесть было много, а вот в тяжелые минуты все исчезли. И тут же забыли, как пили и ели, как жили неделями на этой даче! Осталась я, ее школьная подружка, и еще Аркашины братья, Сема и Моня. Но те были нищими – один инженер, другой школьный учитель. Материально помочь они не могли, а поддержать – да. Вот и все. Муся тогда принялась умирать – представляешь, с ее-то характером и жизнелюбием. Не просто сникла, скисла, а вправду жить не хотела. Корила себя, что не смогла мужу помочь, что не все сделала. Но дело было не в ней – процесс был показательным, чтобы другим неповадно было.

Никто ничего не мог сделать – я упросила твоего деда помочь. Тот, хоть и противился – Аркашу он презирал и считал его ниже себя, – обратился к какому-то генералу, своему знакомому, сулил любые деньги. Тот нехотя навел справки и сказал, что все бесполезно. Деньги-то возьмут, а результата не будет – указание свыше. Слишком широко жили Гальперины, слишком громко. Единственное, что удалось устроить, – неполную конфискацию. Квартиру и дачу оставили, удовлетворились деньгами, драгоценностями и антиквариатом. Машину успели оформить на брата. Ну слава богу и это. Муська моя чахла, Алку, ее дочку, забрала золовка, жена Аркашкиного брата, чудесная женщина. Жили они далеко, в Житомире. Скромно жили. Не так, как Алка привыкла. И всю дальнейшую жизнь Алка мать попрекала: «Отдала, сбагрила, избавилась». А бедная Муська и себя-то обслужить не могла, какой тут ребенок!

Одно время Муся пила, но быстро остановилась. Тосковала, валялась днями в кровати, забросила себя, махнула рукой на все – на себя, квартиру. Осталась одна – беззащитная, избалованная, хрупкая. Конечно, к ней подкатывали – ты же видишь, она и сейчас красавица. А была ого-го! Но как женихи про мужа узнавали, тут же пропадали. Да и ей они были совсем не нужны – мужа Муся любила.

Через несколько лет Аркаши не стало. По выданной справке, умер от инфаркта, а на деле кто знает. Поговаривали, что покончил с собой.

Когда Муся об этом узнала, чуть с ума не сошла. Головой об стену билась. Но бейся не бейся, а его уже не вернуть.

Сколько я с ней провела времени! Да просто жила у нее. Вытягивала ее как могла. Уговаривала, умоляла – жить ради дочки, ради себя.

Ну и пришла в себя понемногу, время – лучший лекарь. Забрала дочку, но у них не сложилось – почти пять лет Алка провела в другой семье. И они с Мусей отвыкли друг от друга. Она неплохая, ее Алка, но бестолковая. Институт не окончила, бросила. Вышла замуж, родила сына. С матерью отношения так и не наладились – Алка ее не простила. А Муся понемногу приходила в себя и снова стала смеяться, наряжаться и краситься. Правда, наряжаться особенно было не на что – так, продавала потихоньку вещи. Муся никогда не работала. Да и кем? Ни специальности, ни талантов, кроме одного – умения жить красиво, легко, весело. А скандалы все продолжались, Алка винила ее в расточительности и роскошной жизни, говорила, что до тюрьмы Аркадия довела Муся. Упрекала, что мать не ездила в тюрьму. А та и вправду не ездила: не было ни сил, ни мужества посмотреть мужу в глаза. Доля правды в словах дочки была. Но только доля. От бесчисленных дрязг и скандалов Муся сбежала на дачу, сюда, в Кратово. Думала, на лето, а оказалось – навсегда. В московскую квартиру Муся больше не вернулась.

Одной ей было неплохо, но тяжело. Зимой поселок пустой, магазин тоже. Счастье, что она неприхотлива: есть хлеб, чай и печенье – и ладно. Но какая тоска, ты только подумай: зима, холод, сугробы, участок в снегу. И все это ей. Иногда я привозила Машу – убрать дом, почистить дорожки, постирать белье. Часто приезжала сама, привозила продукты, книги, журналы. Слава богу, был телевизор. И было тепло, газовое отопление. А голландку, – Софья кивнула на узкую, высокую, до потолка, белую кафельную печь, – она топить не умела и боялась. Но Муся понемногу привыкла, обжилась и ожила, перешивала себе из старого, ходила в лес за ягодами.