Корсар и роза - Звева Казати Модиньяни Страница 21

Солнце казалось Лене раскаленной добела монетой, низко подвешенной над ровной ниточкой горизонта. Лишь в одном месте плоское однообразие сливающихся с небосводом полей размыкал видневшийся вдалеке лесок белых акаций. День ее свадьбы клонился к закату, вскоре должны были сгуститься вечерние тени, но и ночь не сулила облегчения, обещая быть такой же душной и знойной. Во влажном, раскаленном от жары воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Вдалеке слышался лай собак.

Лена вошла во двор Мизерокки под руку с Антонио. В доме было темно, и Тоньино, первым переступив порог кухни, поспешил зажечь керосиновую лампу.

— Садись, Лена. Теперь это твой дом, — сказал он, распахивая деревянные ставни.

Родители, Помпео и Джентилина, сразу же ушли в свою комнату. Лена надеялась, что они быстро уснут. С верхнего этажа не было слышно ни звука. Она устало опустилась на стул, сложив руки на коленях. Оглушенная суетой бесконечно долгого дня, измученная нервным напряжением, Лена чувствовала себя потерянной в лабиринте противоречивых чувств, среди которых, однако, преобладало неприятие навязанного ей брака.

— Хочешь пить? — спросил Тоньино.

Он говорил негромко, стараясь не смотреть ей в лицо.

— Мне бы хотелось немного воды, — ответила Лена.

— И я с тобой за компанию, — решил он, зачерпнув воды из ведра, висевшего рядом с умывальником, и наполнив два стакана.

Лена осмотрелась. Кухня в доме Мизерокки не слишком отличалась от хорошо ей знакомой кухни родного дома. Стены, побеленные известью, большой очаг с натянутой цепью для подвешивания котла. На каминной полке — подсвечники и солонка, рядом патроны для охотничьего ружья и коробок серных спичек. У камина притулились мехи для поддувания углей и прислоненная сбоку решетка для поджаривания мяса, там же стоял деревянный ящик с дровами и мягкий стул, набитый высушенной травой. На стене висела двустволка. Ближе к двери, возле зеркала в гипсовой раме, вмурованного прямо в стену, стояла вешалка для одежды. Стеклянная «горка» с четырьмя полками, уставленными посудой, бокалами и примитивными безделушками, была задвинута в угол. Зато на видном месте красовался сколоченный из древесины вяза ларь для муки.

Вот в этой комнате Лене предстоит отныне проводить большую часть жизни. Именно ей придется на заре разжигать огонь в очаге, и покидать кухню она будет вечером, вымыв посуду после ужина. А потом Лена вынуждена будет подниматься в спальню с этим чужим и совершенно не симпатичным ей человеком и ложиться с ним в одну постель, хотя у него стеклянный глаз, оттопыренные уши и сильно проступающая лысина.

— Я знаю, ты вышла за меня не по любви, — заговорил он, поставив на стол стаканы с водой.

Наступила такая тишина, что Лена различала, как трудятся жучки-точильщики, прогрызая ходы в потолочных балках.

— Что я должна на это ответить? — проговорила она угасшим голосом.

— Я тебя знаю еще с пеленок, — продолжал Тоньино.

Придвинув к себе стул и усевшись напротив нее, он одним духом выпил стакан воды, и Лена вновь увидела, как уродливо двигается его кадык, когда он глотает.

«У него шея, как у индюка», — подумала она, а вслух сказала:

— С тех пор я выросла и теперь стала вашей женой. — Ее голос звучал по-прежнему невесело.

— Ты все еще ребенок, Лена. По крайней мере, для меня. Я и сам толком не знаю, зачем на тебе женился. А может, и знаю. Никакая другая девушка не пошла бы за меня. Все говорят, что мужчинам красота ни к чему, что внешность для них ничего не значит. Но я-то знаю, что это не так. Мне предложили тебя в жены. Сказали, что ты тоже из-за своего сумасбродного нрава вряд ли сможешь найти себе мужа. Вот и решили нас поженить. — Впервые Тоньино открывал ей душу.

— Да, вроде бы все так и случилось, — кивнула Лена, сбитая с толку кротким тоном мужа.

— Будь я богат, в такую ночь, как эта, повез бы тебя на север, во Фриули, в те места, где я воевал. Летом там воздух свежее. Ты смогла бы хорошо отдохнуть.