От любви до ненависти - Елена Белкина Страница 21

— Послушайте, я уверена, это случайность. Пожалуйста, вызовите его сюда, и он все расскажет. Всю правду. Он никогда не врет мне.

— Уже рассказал. И другие рассказали. Одна компания. И ваш там чуть ли не главный. И героин, и все прочее. И прекурсоры! — выделил он, явно гордясь тем, что знает такое мудреное слово.

— Мало ли что на человека можно свалить! Он тихий, абсолютно безобидный, вот на него и валят.

— Все вы так, родители, о своих детях думаете. А на деле: подонок на подонке!

И только тут кончилось мое терпение. Голосом, нажимом, интонацией первых же слов я заставила фельдфебеля смотреть не вкось, а на меня.

— Вам не кажется, что мы тратим время впустую? Вы не сказали мне ничего конкретного! На каком основании вы его задерживаете? В чем конкретно его подозревают или обвиняют? Где протокол допроса? Почему допрашивали без родителей? (Откуда-то я вспомнила, что так вроде бы положено.) Почему мне не разрешают его увидеть? И почему, наконец, вы говорите со мной так, будто я преступница?

Фельдфебель и впрямь перестал косить. Сам он, видимо, орать привык, но от других подобного отношения к себе, уважаемому, стерпеть не мог.

— Все сказали? — спросил он.

— Нет, еще не все. Но остальное я буду говорить уже не вам!

— На здоровье!

Фельдфебель поднялся, чуть не отшвырнув стул, и вышел, оставив меня в совершенно идиотском положении.

И тут же, моментально! — недавний гонор слетел с меня. Я выскочила из кабинета и побежала за ним по коридору:

— Извините! Но поймите, я мать! Скажите хотя бы, когда его можно увидеть?!

Он молча двигался вперед. Вдруг остановился, с кем-то заговорил. Заулыбался! Стал ржать! Анекдот, что ли, ему рассказали? (Я не слышала, потому что не могла слышать ничего, что не касалось моего сына.) Мне дико было это: как может человек в такой ситуации улыбаться и даже смеяться? Как может не чувствовать боли?

Я стояла рядом.

Он освободился.

Я встала перед ним (руки заломлены):

— Ради бога, скажите, когда я могу его увидеть?

— Вам сообщат.

— Как сообщат? По телефону?

— Мы решим.

И он свернул в один из кабинетов с деревянной полированной дверью. Начальственный кабинет.

Я постояла возле него. И поняла вдруг, что теряю время.

И пошла из этого чертова места, думая: куда?

Куда?!

У журналистов, конечно, множество знакомых, в том числе и в милиции, и во властных структурах. У некоторых друзья. Знакомые у меня были, друзей же никого. Позвонить Илье? Он человек в городе известный, но отношения с властями плохие.

И тут я остановилась. И поняла сразу и безоговорочно: Мрелашвили. Только он. Зато наверняка.

Схватив такси, через пятнадцать минут я была в его кабинете.

— Василий Натанович!

— Что? Что такое? — перепугался он.

— Спасите, ради бога. Я вам… Я вас… Я что угодно!

— Да что такое?

Едва я начала говорить, он вызвал своего юриста (то есть юриста, работавшего при заводе, но это одно и то же). Путаясь, задыхаясь, плача, я описала ситуацию. Юрист, человек пожилой, утешительно спокойный, пожал плечами.

— Такое ощущение, что это кому-то нужно. То есть подстроено. Насчет наркотиков мы разберемся. Но задержание несовершеннолетнего без оповещения родителей?.. У вас есть телефон?

— Есть.

— Его задержали вечером, продержали ночь и вам не позвонили?

— Нет. Позвонили утром.

— Бардак! И сегодня не разрешили увидеться?

— Нет, в том-то и дело.

— Явно что-то стряпают, Василий Натанович, — обратился юрист к Мрелашвили.

— Да, — сказал он. И мне: — Вот что, Людмила Максимовна. Идите-ка в приемную, выпейте чаю, успокойтесь. Мы разрулим это дело.

— Правда? Вы сумеете? Сумеете?

— Мы сумеем.

То, что произошло потом, было фантастичным.

Секретарша Мрелашвили приготовила мне чаю, очень горячего. Я стала пить, обжигаясь. Захотела еще.

И вот когда я допивала вторую чашку (прошло минут десять, от силы пятнадцать!), раскрылась дверь приемной и в сопровождении милиционера вошел мой сын. Мой тонкий бледный сын с огромными недоуменными глазами.

Одновременно из кабинета вышли Василий Натанович с юристом.

— Возьмите своего, — сказал милиционер.

Я подбежала к Саше, обняла его. Он, стесняясь, отворачивал голову.

Вечером Саша рассказал мне все. Они сидели большой компанией. Разговаривали, смеялись, ничего особенного. Да, были там и те, кто занимается наркотиками. И даже в тот вечер кто-то что-то курил на кухне. Но не кололись: это дорого стоит, а денег ни у кого нет. Вдруг вламывается в квартиру куча людей: просто вышибли дверь, без звонка, без предупреждения! Берут всех. Скручивают руки. А когда привезли, из Сашиной куртки достали шприцы, ампулы, какие-то пакеты и даже деньги.

Похоже, кто-то был заинтересован в том, чтобы именно на него навесить криминал. Впрочем, другим тоже подбросили, сказал Саша. Им отчетность нужна, у них сейчас кампания по борьбе с наркотиками.

Может, и так.

А может, с материнской мнительностью думала я, не в Саше дело, а во мне? И он лишь орудие мести? Не Фофан ли тут замешан? Для него слишком хитроумно, таких связей он не имеет.

А не сам ли Мрелашвили запустил этот механизм?

Если так, он — страшный человек.

Я прогоняла эту мысль, поворачивала ее другой стороной: страшен Мрелашвили или не страшен, но вот попала я в жуткую ситуацию, и он единственный оказался способен помочь.

Он — нужен.

Вряд ли он ради победы надо мной будет так стараться. Ведь когда я прибежала с криком о спасении, он никакого намека не сделал о будущей с моей стороны благодарности! Да и теперь, вот уже почти неделя прошла: корректен, когда приходится общаться. Даже опять на «вы» стал называть.

Главное — он нужен.

Все еще может случиться, всего я теперь боюсь.

Я словно впервые оценила масштаб его — не личности, конечно — фигуры. Депутат. Директор завода, но не только, все знают, что у него еще множество легальных и полулегальных предприятий. Подозревают, что и с криминалом связан (а кто не связан сейчас из крупных промышленников?).

И что из этого следует?

«Следует ждать», — как поется в одной милой новогодней песенке.

Я стала ждать.

И дождалась.

Однажды, в пятницу, под вечер, он позвал меня к себе и спросил, не хочу ли я отдохнуть в узком интеллектуальном кругу на даче. Пусть осень на дворе, но дача отапливаемая, в сущности, загородный дом. После таких потрясений нужно расслабиться.