Речи любовные - Алиса Ферней Страница 21

Они не были новичками в делах любви. У обоих были дети. Она к тому же ждала второго ребенка. Им был знаком язык любви. О да! Любовный лепет, мольбы и просьбы, восторженный шепот и даже (это касается его) слова, кладущие всему конец и утверждающие, что нечего и не было — исчезла привязанность, остались лишь цепи, — это произносили они сами и слышали от других. Она в меньшей степени, чем он, злоупотребляла словами, распутывающими отношения и узлы. «Я тебя люблю, а ты?» Что это? Некий наказ, заклинание или бесконечный стон? Каждый вечер перед тем, как уснуть, Полина Арну повторяла его, прижавшись к мужу в полутьме спальни. А Жиль Андре больше не произносил этих слов: судя по всему, он больше не был любим.

У обоих были вторые половины, но исполнявшие разные партии.

— С меня довольно, — говорила Бланш, та самая, которая когда-то нежно ворковала «Ты меня любишь?».

Марк же говорил Полине:

— Какая ты красивая в этом платье. Иди, я тебя поцелую. Поцелуй и ты меня. — И сжимал ее в объятиях.

Жиль тоже обнимал Бланш с радостью и страстью. Но это было раньше. Конец не был отмечен ни падением, ни взрывом. И все же это был конец, они перестали быть вместе. Развода попросила она, и оттого у него было чувство, что он ее окончательно потерял. Кто кого потерял? Неправомерный вопрос. Никто никогда никем не владел. Просто оба потеряли любовь. Чувство истончилось и иссякло, как ручей. У него не хватило смелости вовремя завести об этом разговор. Почему? Потому ли, что он, не признаваясь себе в том, справлял поминки по единственной в своей жизни любви? Потому ли, что отдал предпочтение неверности, бесконечной смене партнерш, смятению начал? Или же он сперва потерпел крах, а уж затем сделал выбор в пользу новизны измен? Он не смог бы ответить на эти вопросы. А оскудение полноводного ручья уже свершилось: Бланш преодолела эмоциональную зависимость от него. В тот день она даже не особенно подыскивала слова: «С меня довольно». Это означало, что всему пришел конец: страсти, любви, страданию и слезам. «С меня довольно». И всё. Он тоже был сыт по горло, несчастлив, но для него жизнь оборвалась. Для него это означало иное. Он смог приспособиться, имея прибежище, которого Бланш лишала себя: он был ей неверен. Многие женщины увивались за ним, поскольку он был в высшей степени привлекателен, но он отзывался только на внимание со стороны молоденьких. Он словно провоцировал женщин, а сам лишь пользовался плодами, и, как бы странно это ни казалось, порхание от одной к другой еще крепче привязывало его к жене. Она была берегом, к которому он всегда возвращался. Гаванью, хранительницей его веры в любовь, единственной, к которой он испытывал это чувство. Тут не было ничего необъяснимого.

А вот как он сам отзывался о своем поведении: неверен оттого, что жена не подпускает его к себе. На самом Деле природа предназначила ему быть верным. Он хотел одного: любить единственную женщину, лишь бы она была нежной. Но эта единственная женщина стала как Каменная. Когда он тянулся к ней в постели, она вздыхала, говорила, что хочет спать, и он оставлял ее в покое. Она засыпала и в конце концов заспала свою любовь. В ней угасло все. Он ей об этом сказал.

— Я с тобой согласна, но что случилось, не знаю. (Она подразумевала: с тех пор, как родилась Сара.)

Он не рвал, не метал, а пробовал обсуждать с ней проблему:

— Ты же не можешь отказывать мне и в то же врем.-: запретить иметь кого-то на стороне!

Хранить верность той, что его отталкивала, было ему не по силам.

— Ты и вправду считаешь, что я тебя отталкиваю? Ты уверен, что можешь так говорить? — в конце концов, выходя из себя, спрашивала она.

Она не могла допустить такого мнения о себе, поскольку иногда они все же находили взаимопонимание. Он тоже начинал нервничать:

— Да, я считаю, что могу так говорить.

Разлад превращал его в бухгалтера: требовалось ведь подкрепить свои заявления. Если бы она хотела, они могли бы предаваться любви каждый день. Но она соглашалась очень редко. Подсчет был простой: всего она отказала ему около трех тысяч раз. Бланш понимала: он прав. Глаза ее наполнялись слезами. Она любила мужа, но что-то в ней сломалось, а принуждать себя она не хотела.

Он посылал ее к врачу.

— Но что я ему скажу? Говорить-то нечего!

Она считала, что никто не в состоянии помочь ей.

— Я смотрю, тебе на это наплевать.

— Вовсе нет, ведь кончится тем, что ты полюбишь другую.

— Ты все валишь в одну кучу. Я люблю только тебя. И это была правда.

* * *

И вот появилась другая. Звали ее Полина. Ее имя он узнал не сразу. Но произошло это позже, когда Жиль и Бланш расстались. Пока Бланш была рядом, он никого по-настоящему не любил. Он всего лишь переходил от одного красивого тела к другому. Бланш не смогла вынести этого.

— С меня довольно. Я была у адвоката. Если согласен, можно нанять одного на двоих, будет проще и дешевле.

Она говорила спокойно, и он понял: она и впрямь это сделала. Он не спал всю ночь! Бланш, его Бланш, была способна так говорить, пойти на такое, думать о таком! Как же они в таком случае не похожи друг на друга! Сам он никогда не смог бы положить конец их договору, скрепленному на небесах. «Вечность этого договора необходима, чтобы верить в любовь. Живое чувство не кончается, оно может лишь меняться». Так он думал. Доказательство было в нем самом: он питал еще столько нежности к Бланш. Он сказал ей об этом. Лежа рядом с ней в полутьме их спальни (она хотела было перейти на диван в гостиной, но он умолил ее не делать этого), он тихо спросил:

— Что с нами случилось? Как мы дошли до этого? Ты же знаешь, как я тебя люблю.

Он говорил своим вкрадчивым бархатным голосом, но Бланш перестала на него реагировать.

— Я больше ничего не знаю, — отвечала Бланш ледяным тоном, чтобы не дрогнуть.

Он был поражен тем, до какой степени стойкой и неколебимой она оказалась.

— В глубине меня еще столько нежности к тебе.

— Я тебя больше не слушаю. Поздно, ты слишком Долго ее прятал. Это всё слова. — Он был удивлен. — А ты не заметил? Ты давно уже не нежен со мной.

— Это потому, что ты меня отталкиваешь!

— Я не о том! Я о нежности.

— Вот я тебе и объясняю! Объясняю, почему боюсь давать тебе доказательства любви.

— Ты боишься! — воскликнула она. — Ну и лжец же ты, такой лжец, что даже сам веришь в свою ложь!

Оба они были правы, как, впрочем, почти всегда и бывает. Бланш была в исступлении, ее сотрясал нервный смех, она не отказалась от мысли заставить его признать свои ошибки.

— Это ты довел меня. Ты всему виной. Возможно, у тебя просто недостало смелости самому уйти, — раздумчиво произнесла она.

— Не приписывай мне несвойственных мне слов или поступков! — вспылил он. — Это уж слишком: как я могу делать то, что оборачивается против меня?