Светлая полночь - Кэтрин Стоун Страница 21

Девушка из Канзаса никогда не пыталась определить возможную разрушительную силу собирающихся на горизонте облаков. Но после вопроса Джейса ее мозг заработал в поисках возможного ответа.

Чего она боялась? Скажем, боли — такой, что она не сможет снова сделать Вдоха… Она позволит мучительной боли распространиться из сердца к губам — и это опять вынудит ее прибегнуть к спиртному.

— Джулия!

— Сойти с ума, наверное.

— Вы не сойдете с ума.

— Вы не можете этого знать.

Джейс улыбнулся:

— Но я знаю. Разговор помогает, Джулия. Так говорят. Может, вы мне расскажете об Уинни?

Джейс Коултон искал ее доверия в тот самый день, в который двадцать два года назад нарушил обещание, данное пятилетней девочке.

И в ожидании ее ответа в сердце Джейса разгорелась яростная борьба — борьба между желаниями и разумом.

— Поверьте мне, Джулия.

И она поверила.

— Я не знаю, с чего начать…

— Сначала, наверное.

Вместо ответа Джулия кивнула, а точнее, лишь слегка наклонила голову. Глаза ее смотрели вниз.

— Мне было четырнадцать лет, когда родилась Уинни.

— Джулия!

Она подняла голову:

— Да?

— Начните с себя.

— С себя?

— Да, с себя. С вашей двоюродной бабушки Энн, — мягко подсказал Джейс. — С ваших родителей. С вашего детства в Канзасе.

Их разделяло пространство — двух танцоров на огромной сцене. Джейс стоял у окна, из которого лился серый свет, она — в противоположном конце гостиной, позади плюшевого лилового дивана.

Однако отважная балерина больше не была одинокой. Это было утонченное па-де-де.

— Моя мать родилась в богатой семье, где строго соблюдались правила приличия. Эти традиции переходили из поколения в поколение. Она всячески восставала против этого, в частности выбирая самых неподходящих мальчиков. Когда ей было семнадцать, она забеременела. Беременность нужно было скрыть. Где это лучше сделать, как не в сельскохозяйственном Канзасе? Бабушка, кузина моей родной бабушки, переехала туда. В Тирней. Бабушка не знала ни души в новом городке. Она и мой двоюродный дедушка Эдвин жили в Канзас-Сити в течение сорока лет. Но однажды, проезжая на машине, они обнаружили Тирней и решили, что это вполне симпатичное местечко, где можно будет скрыться. Там она жила еще шесть месяцев после того, как Эдвин умер. Хотя он всегда оставался с ней — они жили очень счастливо.

Джулия вскинула руки, которые раскрылись, словно лепестки белого цветка.

— Бабушка и Эдвин всегда хотели иметь детей, но их не было, поэтому они с готовностью согласились приютить дочку своенравной беременной семнадцатилетней девицы. За сокрытием беременности должно было последовать еще более тайное удочерение. Но бабушка…

— Хотела вас.

— Да, — шепотом подтвердила Джулия. — Бабушка хотела меня.

Балерина выдвинулась из-за плюшевого лилового дивана к голубой елке. Испугалась ли она, узрев ее великолепие? Нет. Не было никакого трепета, когда она зажгла крохотные белые огоньки, которые образовали мириады радуг в кристалликах снега.

— Моя мама назвала меня Джулией, как звали и ее, а когда мне было четыре года, я дала себе имя Энн — имя бабушки. Впоследствии и фамилия моя стала такой же, как у бабушки. Через неделю после моего рождения моя мать ушла. Она появилась лишь тогда, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Бабушка изложила мне деликатную версию о том, что мать была слишком молода, чтобы иметь ребенка, и что она, бабушка, очень хотела меня. Однако у моей матери была наготове более жесткая версия, когда она появилась у нас… беременная сестренкой Уинни. Но это не имело значения. Не имело значения ничего, кроме того, что я должна буду провести все годы с бабушкой. И с Эдвином. Он был с нами, делился своей мудростью через бабушку, не говоря уж о его трюках при игре в кункен.

Джулия дотронулась до снежного кристаллика, и тот отбросил радугу на ее лицо. На ее улыбку.

— Мы так веселились все трое. Не хватало суток, чтобы переделать все то, что нам так нравилось. И когда пришло время идти в школу, я просто не смогла. — «Я не могу тебя покинуть, бабушка. Я не могу».

Джейс представил себе брошенную маленькую девочку и двоюродную бабушку, которую она любила. Что это — вспышка раздражения? Нет. Просто откровенное выражение истины.

— И что сказала бабушка?

— Что она может учить меня дома, как она это уже делана. Мы решили, что я буду ходить в школу иногда. Но это время так и не пришло. Я не стремилась заводить себе друзей моего возраста, потому что у меня была бабушка, а она не искала себе друзей ее возраста, потому что у нее была я. Бабушка узнала на опыте своей жизни с Эдвином, что даже сорока лет вместе недостаточно. Они иногда обращались с временем небрежно — не намеренно, а по недомыслию, — думая, что у них его немерено, и забывая ценить каждую минуту и каждую секунду.

Говоря все это, Джулия смотрела на снежные хлопья — кристаллическую имитацию реальной вещи, имеющую, однако, перед ней определенные преимущества. Стеклянное украшение никогда не исчезнет, никогда не растает.

Выражение ее лица было иллюстрацией к ее словам, призывом дорожить каждым мгновением жизни — предупреждало о печали, которая неизбежно придет.

— Когда мне было тринадцать, у бабушки случился удар. Ей было семьдесят восемь, до этого она всегда пребывала в добром здравии. Удар оказался, к счастью, не опасным. Бабушка полностью оправилась, ей нужно было лишь принимать две таблетки аспирина каждый день. Ничего не изменилось — и тем не менее изменилось все. Мы продолжали совершать длительные прогулки, бабушка по-прежнему выигрывала в кункен, как бы умно я ни играла. Мы только что отметили ее семидесятидевятилетие, когда появилась моя мать, которой нужно было скрыть еще одну беременность. Она вышла замуж за правильного человека. Брак хороший, но несчастливый. Она поняла, что беременна, когда у нее с мужем уже шли переговоры о разводе. Тем не менее беременность нужно было скрыть — она сочла необходимым отложить принятие решений до рождения ребенка.

— Из-за того, что под вопросом было отцовство?

— Да. В ее понимании было чрезвычайно важно знать, чей это ребенок. Если ее мужа — то в этом случае ценовой ярлык на ее разводе будет выше. А если любовника — женатого политика, — то для него дитя любви станет сущим бедствием. Ни один из этих мужчин не знал о ее беременности. Она просто сказала, что ей нужно на какое-то время удалиться и хорошенько обдумать ситуацию. На несколько месяцев. Она полагала, что группа крови младенца даст ей необходимую информацию. У нее была группа крови О, как и у ее мужа, а у конгрессмена — А. Она рассудила, что О — означает наследника, А — усыновление. Конечно, ее рассуждения были ошибочными, это знали мы с бабушкой. Мы вместе с ней читали как раз в тот самый год о биологических тестах. Мы знали, что каждый мужчина может произвести ребенка типа О. Но мы не сказали об этом матери. Она выглядела настоящей развалиной в физическом и эмоциональном отношении. Ей нужно было место, где она могла отдохнуть, поправиться, исцелиться.