Возвращение. Танец страсти - Виктория Хислоп Страница 21

На следующее утро Соня поняла, почему близлежащие горы называются Сьерра-Невада — «снежные». Хотя небо было ясным, в воздухе чувствовался мороз, а когда она открыла двери гостиницы, чтобы выйти на улицу, ей показалось, что она попала в холодильник.

Сегодня был их последний полный день пребывания в Гранаде, а Соня уже чувствовала ностальгию по этой поездке, которая еще даже не закончилась. Оставались последнее занятие в школе и последняя возможность протанцевать в клубе до самого утра.

Солнце проглядывало сквозь блеклые башенки Альгамбры и лишь изредка бросало золотистые блики на площадь, прежде чем скрыться за горами. Хозяин ее любимого кафе «Бочка» (она наконец-то прочитала его название) понимал, что мало кто из посетителей захочет посидеть на веранде, когда температура воздуха упала, поэтому даже не стал сегодня выставлять туда стулья. Соня вошла в полутемное кафе, и вскоре ее глаза привыкли к сумраку.

Старик сидел за стойкой бара и вытирал бокалы. Он встал ей навстречу. Ему не пришлось даже спрашивать, что она хочет выпить, — вскоре раздался пронзительный свисток кофеварки, когда он стал готовить ей кофе со всем усердием ученого, проводящего эксперимент.

Даже ему было непросто работать в полутьме; он пересек комнату и включил свет — в ярком свете кафе тут же преобразилось. Тут было гораздо больше места, чем вначале показалось Соне: большая квадратная комната, в которой стояло десятка три круглых столиков, возле каждого — по два-три стула, в глубине помещения — еще несколько десятков стульев, нагроможденных друг на друга до самого потолка. Внутреннее убранство кафе поражало. И дело было не в шикарной мебели или необычном декоре. Внимание Сони тут же приковали стены, на которых не было ни одного свободного сантиметра.

На одной стене — несколько десятков афиш корриды. Соня знала, что подобные плакаты продаются по всей Испании и туристы пишут на них свои имена, чтобы возомнить себя известными тореадорами. Однако афиши на стенах не были простыми сувенирами, на них лежал отпечаток времени и подлинности. Соня встала, чтобы прочитать их.

Бои, которые рекламировали эти афиши, проводились на различных аренах по всей стране: в Севилье, Мадриде, Малаге, Альмерии, Ронде… Список можно было продолжать. Города были разные, но на всех плакатах стояло одно и то же имя — Игнасио Рамирес.

Соня медленно прошла вдоль ряда афиш, разглядывая каждую деталь, как искусствовед на открытии художественной галереи. В конце находился фотоколлаж из черно-белых снимков мужчины, видимо Игнасио Рамиреса. На некоторых снимках мужчина гордо позировал, каждый раз в другом костюме для корриды: узких расшитых бриджах, широком болеро из тяжелой парчи и треуголке. Он был страстный, красивый, с сердитым взглядом, в котором сквозило высокомерие. Интересно, испепелял ли он быка таким же взглядом, чтобы запугать его и сделать покорным?

На других фото он был запечатлен на арене в тот момент, когда повергал быка на землю. Вот он, один на один с быком, лишь в нескольких метрах от полутонны дикой ярости. На паре снимков объектив фотографа уловил взмах его плаща — расплывчатое пятно. На одном снимке бык пробежал настолько близко, что вскользь задел матадора, — его рога, казалось, запутались в плаще.

К этому моменту на ближайшем от Сони столике появились чашка крепчайшего черного кофе и кувшинчик с белой пенкой, над которым поднимался пар. Она капнула в кофе молока и медленно сделала первый глоток, не отрывая взгляда от фотографий. Хозяин кафе стоял рядом, готовый ответить на любой вопрос.

— А кто этот Игнасио Рамирес? — спросила она.

— Один парень, который когда-то здесь жил, известный матадор.

— И в конечном итоге его убил бык? — поинтересовалась Соня. — Он тут чуть не оказался у быка на рогах.

— Он погиб не на арене, — ответил хозяин кафе.

Они смотрели на снимок, на котором стоял, высоко подняв шпагу, тореро с воздетыми руками, бык находился менее чем в полуметре от него. Фотограф запечатлел драматический момент, когда матадор собирался вонзить клинок между лопатками быка. Мужчина и бык смотрели друг другу в глаза.

— Это, — прокомментировал хозяин кафе, — la hora de la verdad.

— Час чего?

— Это можно перевести как «момент истины». Мгновение, когда матадор должен нанести решающий удар. Если он неверно рассчитает время или у него дрогнет рука, ему конец. Terminado. Muerto [26].

Начав разглядывать снимок в мельчайших подробностях, вглядываясь в непроницаемые темные глаза, которые пристально следили за ней, Соня заметила массивную голову и плечи быка на стене в дальнем углу бара. Бык был черным как зола, плечи — метр в ширину, и даже в предсмертной агонии в его взгляде читалась наводящая ужас свирепость. Внизу, но все же довольно высоко, располагалась табличка с датой, которую Соня сумела разглядеть не сразу: «3 сентября 1936 года».

— Это был один из его лучших боев, — сказал старик. — Он состоялся здесь, в Гранаде. Бык был настоящим зверем, публика неистовствовала. Это был изумительный день. Я даже не могу описать вам, какое возбуждение царило на трибунах. Вы когда-нибудь бывали на корриде?

— Нет, не была, — призналась Соня.

— Непременно сходите, — со страстью в голосе посоветовал ей старик. — Пусть всего один раз.

— Я не уверена, что высижу все представление. Слишком много жестокости.

— Да, обычно погибают быки, это правда. Но коррида — это не только убийство быка. Коррида — это танец.

Соню это не убедило, однако она понимала, что сейчас неподходящий момент для споров о том, что она считает жестоким видом спорта. Она подошла к противоположной стене, которая также была обклеена десятками фотографий, главным образом молодых женщин в костюмах фламенко. На некоторых из них был и мужчина.

На первый взгляд снимки выглядели как серия фотографий разных девушек, но при ближайшем рассмотрении Соня увидела, что на всех одна и та же персона, превратившаяся из ребенка в девушку, из пухлой девчушки — в сердитую чувственную красавицу в кружевах, из гадкого утенка — в элегантного лебедя с веером из перьев. На каждом снимке у нее была совершенно другая прическа: волосы то собраны в пучок, то заплетены в косу, иногда закручены в шиньон, иногда сзади торчал огромный гребень. Одежда тоже была разной: платья с экстравагантными гофрированными шлейфами, иной раз шаль с бахромой или юбка до колен, а на одном снимке на девушке даже были брюки и короткий пиджак. И несмотря на то что костюмы на каждой фотографии были разными, на всех у девушки было одно и то же дерзкое, страстное выражение лица, которое Корасон назвала бы actitud.