Прихоти фортуны - Джулия Стоун Страница 20

– Любовь, – страстно отвечал монах. – Я люблю тебя, Жанна, я теряю рассудок. Пощади! Пусть ты ничего не чувствуешь ко мне, пусть ты равнодушна. Я смирюсь с этим. Достаточно того, что я люблю. Идем, Жанна! – Он протянул руку.

– Стать твоей любовницей, – медленно проговорила девушка. – В своем ли ты уме, доминиканец? По-твоему, я допущу, чтобы мною попользовались и выбросили, как ветошь? Я предпочту смерть.

– Позорную и мучительную смерть, Жанна!

– Да!

– Но ведь ты хочешь жить!

– Ты прав, монах. Я хочу жить. Но я не хочу презирать себя за это!

– Что? – монах отшатнулся, словно получил пощечину, и отступил на шаг.

– Ты привык вершить судьбы людей, не так ли? – с достоинством произнесла Жанна.

– Я люблю тебя.

– Ложь! Я не знаю тебя.

– Вот как? Ты не знаешь, прекрасная Жанна, монаха Патрика? А имя Этьен де Ледред тебе знакомо?

Жанна в удивлении и испуге раскрыла глаза. Монах быстро наклонился, поднял с пола фонарь и приблизил к своему лицу.

– Смотри!

Перед девушкой стоял граф Этьен де Ледред. Его скуластое лицо и лоб бороздили морщины, огненный взгляд пылал мрачным огнем любви и порока. Этот взгляд, который несколько месяцев назад ожег несчастную узницу на Гнилом пруду, еще долго потом преследовал ее в лихорадочных, развратных снах, какие могут быть у девственницы, прислушивающейся к своему просыпающемуся лону, и этот взгляд принадлежал монаху Патрику! Как же она, о боже, не узнала в ту ночь в коленопреклоненном рыцаре безумного монаха? Любовь!

Любовь – что это? Помутнение рассудка, неодолимое желание мучиться и причинять страдания другому, зов плоти, жертвоприношение вечной жизни? Что это?

Почему во имя любви люди совершают страшные преступления, уподобляются львам, готовым к прыжку, секущим себя хвостами, становятся воинами, не страшащимися ни виселицы, ни подземного огня, ни вечного небытия между звезд. И все для того только, чтобы сложить оружие и доспехи и, распластавшись, в грезах покориться другому, дышать голубоватым воздухом, напоенным нежностью, истекая слезами и соками чувств. Любовь – это загадка.

Каждый познает ее по-своему. Но никто во веки не разгадает до конца. Ибо это – таинство. Дар Божий. О, юная Жанна, я желаю тебе коснуться этого дара.

И да поможет тебе Бог!

* * *

– Что ты видишь? – спросил монах.

– Я вижу тебя! Я узнала тебя, рыцарь. Ты вселил смятение в мою душу. Но мне все едино – что быть любовницей монаха, что вашей, граф… И там, и здесь наградой мне станут гонения, всеобщее презрение, насмешки черни, которая станет кидать камни мне вслед. Мне все едино, ваша светлость, смерть ли на костре, или смерть от…

– Жанна, милая, дитя мое! – отвечал ей граф, на лице которого была такая неподдельная скорбь и отчаяние, что обреченная девушка поверила в истинность его чувств. – Я богат. Я сделаю тебя знатной дамой, и даже самые ревностные завистники прикусят языки. Я вернусь в мир ради тебя.

– Но, ваша светлость, мы будем вынуждены скрываться от этого мира. Мы навсегда станем преступниками. Вы возненавидите меня.

Он потупил взор.

– Мне больше нечего сказать вам, граф…

– Я живу тобой, Жанна! Идем, я выведу тебя отсюда. После этого, если захочешь, я оставлю тебя.

– Я обречена, мой господин, – со слезами отвечала Жанна. – Вы причиняете мне страдания. Уходите, прошу.

– Нет! – Он схватил ее за руку. Тело его пылало в горячке, крупные капли пота выступили на лбу. – Ты пойдешь со мной, Жанна.

– Уходите, граф, – отвечала она, качая головой. – Прошу вас, не мучайте нас обоих.

В коридоре послышался звук шагов. Несколько человек приближалось к камере. Сэр Этьен коротко взглянул на дверь, на которой изнутри не было засова. Крошечные щели на древесине приобрели оранжевый оттенок – идущие несли факел.

– Совсем нет времени. Выйдем, Я немедленно все для тебя сделаю, – зашептал рыцарь. – Идем.

– Ваша светлость, этого не может быть, – Жанна высвободила руку.

Слезы брызнули из глаз графа. Закрыв лицо, с проклятием он повернулся к узкой каменной лестнице. Дверь распахнулась, и на пороге появились трое монахов, и среди них тучный брат Любар.

– Брат Патрик, – воззвал сильный голос, эхо которого прокатилось под низкими полукруглыми сводами.

– Я здесь, – ответил монах, уже успевший овладеть собой. – Вы прервали нас, братья.

– Сожалею. Но беседа ваша с этой отверженной затянулась. Вы заставляете его преосвященство ждать, брат.

– Я лично принесу извинения его преосвященству, – смиренно отвечал Патрик.

– Да будет так, – говоривший склонил голову. – Ведьма должна немедленно предстать перед инквизитором.

– Ага, свечи уже зажжены, – презрительно бросил Патрик.

– Что вы хотите этим сказать, брат? – спросил Любар, который после быстрой ходьбы никак не мог отдышаться, из его жирной груди со всхлипами вырывался воздух.

– Не обращайте внимания, – Патрик махнул рукой. – Девица готова предстать перед его преосвященством.

– Вы исповедовали ее? – спросил молчавший доселе монах.

Не отвечая и ни на кого не глядя, Патрик пошел вверх по ступеням. Этот угрюмый человек высокого роста был чем-то подавлен, его лицо выражало скорбь и неподдельное горе. Он вышел за дверь, и шаги его, постепенно затихая, затерялись в переходах. Монахи молча переглянулись.

* * *

После долгого подъема по винтовой лестнице, доминиканцы и их пленница остановились перед обитой железом дверью, защищенной решеткой, теперь поднятой. Факел оставили в подземелье, где этот коптящий источник света разгонял холодный мрак, не добавляя свежести затхлому воздуху. Надо сказать, что здесь, в переходах верхних уровней было относительно светло. Рассеянный свет лился от светильников, укрепленных на стенах. По крайней мере, по этим серым узким рукавам можно было смело передвигаться, не рискуя поскользнуться в какой-нибудь вонючей лужице и расквасить себе нос, или же сломать пару ребер.

Дверь почти сразу распахнулась без малейшего шума, показалось безобразное лицо старика с бело-розовыми бровями и бельмом на глазу. Его грязно-белое одеяние было покрыто засаленными пятнами, явно посаженными на монастырской кухне.

Потный, с лоснящейся физиономией брат Любар и скромный юноша, чье лицо, напоминавшее пергамент, испещряли узкие, как порезы, морщины, остались снаружи. Жанна в сопровождении коренастого монаха вступила в помещение, где ее ожидали с христианским терпением.

Обширный зал представлял собой галерею неправильной формы со сводами, покрытыми изображениями адептов веры. С бледных фресок, где преобладали лазурь и, золото, распятый Христос милостиво взирал на вошедших, и ангелы бесшумно кружили в широких одеяниях, даря друг другу поцелуи. На стены, сложенные из крупного серого камня, ложились цветные пятна от стрельчатых готических окон с витражами, украшенными эмблемами доминиканского ордена: собакой с горящим факелом в зубах, и геральдическими знаками королевской семьи. Заходящее солнце виднелось из-за древней крепости, его дрожащий красный свет разливался между зубцами монастырской стены. Массивные переплеты окон в виде колонн, увитых виноградными лозами и терниями, были усыпаны многоцветными бликами заката.