Ожерелье из разбитых сердец - Светлана Лубенец Страница 20

А еще эта новая женщина всерьез заинтересовалась моей профессией. Если бы она знала, что профессии как таковой у меня уже давно нет... Я... А кто же я? Всего лишь статист? Марионетка? Герой-любовник? Сын своей матери? Всего понемногу...

О том, что я не такой, как все, понял в очень нежном возрасте. В детский сад я не ходил, потому что мать, тогда еще чересчур сильно любя, не могла передоверить меня чужим теткам. Она работала в маленькой районной библиотечке, где, собственно, я и вырос. Однажды некая читательница (чтоб ей ни дна ни покрышки!), погладив меня, пятилетнего, по вечно спутанной шевелюре, понимающе прищурила белесые глазки и сказала:

– И какой же у тебя, однако, оригинальный папа!

– У меня нет папы! – выкрикнул я, на что белоглазая приторно улыбнулась и, погрозив пальчиком, наставительно произнесла:

– У всех изначально были папы, малыш!

– Оставьте ребенка в покое! – вмешалась мать, которую я, конечно, тогда мог называть только мамой. – Как вам не стыдно?

– А что такого? Дело-то житейское! – в пофигистском стиле знаменитого Карлсона сказала женщина, взяла вписанные в абонемент книги под мышку и ушла.

Понятно, что после этого эпизода я тут же поинтересовался у матери отцом. До этого я как-то не задумывался не только о его отсутствии в собственной жизни, но и о мужчинах вообще. Мне и с матерью было неплохо.

– Дома поговорим, – отмахнулась мать, видимо, надеясь, что я об этом событии забуду. Но разве можно было забыть почти белые прищуренные глаза? Сейчас я склонен думать, что эта тетка была моей Судьбой. В самом деле, ни до, ни после я ее никогда не видел, хотя по-прежнему проводил с матерью в библиотеке каждый день. Пока не ходил в школу – с самого ее открытия, когда стал школьником – с обеда.

Тем же вечером дома моя мать вынуждена была пропеть мне вечную материнскую песнь о летчике-испытателе, но я как-то сразу в нее не поверил. Матери пришлось сказать, что мой отец оставил ее, как только узнал о скором моем рождении.

– Каким он был? Как его звали? – начал допытываться я.

– Звали его Серго...

– Серго?

– Да, он был грузином.

– А грузин – это кто?

В общем, бедной матери пришлось пуститься в длинные путаные объяснения, из которых я уяснил, что:

1) грузины живут в Грузии;

2) Грузия – это такая же страна, как, например, Лапландия, куда доводилось забредать девочке Герде из «Снежной королевы»;

3) в отличие от Лапландии в Грузии практически нет льда, разве что высоко в горах;

4) не все грузины плохие, как, собственно, и лапландцы, и русские;

5) мой отец был сначала хорошим, а потом почему-то испортился.

– А как ты добралась до страны Грузии? – спросил я мать, представив, как ее несет туда северный олень с ветвистыми рогами.

– Серго здесь учился, – ответила она.

Она очень много еще чего пыталась мне втолковать в тот день, видимо, надеясь, что я, заполнившись информацией под завязку, больше никогда не буду ее об этом расспрашивать. Я действительно больше не расспрашивал. Не знаю, каким чутьем обладал тогда я, пятилетний ребенок, но четко осознал, что расспрашивать больше не надо. Я понял, что мой отец, не красавец наружностью, был очень крупным и сильным человеком, а я пошел в него. Я действительно был выше многих своих одногодков из нашего двора. Они не очень любили играть со мной, потому что я нечаянно делал им больно. Старшие обзывали меня мерзкими словами, но я был уверен, что они это делали из зависти к моей недюжинной силе.

Во втором классе, когда Наденька Пухова, кукольная блондиночка, которая нравилась всем мальчишкам, отказалась сесть со мной за одну парту и даже расплакалась при этом, я опять призадумался. Потом внимательно рассмотрел себя в зеркало и понял наконец, что некрасив. Очень некрасив. Страшно! Ужасно и непоправимо! Черты лица были очень крупными и уже почти совсем не напоминали мальчишечьи. Я будто бы стал взрослым сразу в восемь лет. Это злило и приводило в недоумение парней, пугало и вызывало омерзение девчонок. Они меня не просто невзлюбили. Я вызывал у них чувство гадливости. Я, которого так любила мать, оказался отвратителен всем остальным.

Я долго держал это в себе. Учился. Занимался спортом. Но когда все мои одноклассники уже вовсю целовались с девчонками, в моем взоре проявилась такая тоска, которую наконец заметила мать. Не буду пересказывать все наши с ней разговоры на эту тему. Я от них все время уклонялся, а она на них настаивала. Суть ее высказываний можно передать одной фразой: «Твои невесты еще учатся в начальной школе». Я не верил, но она оказалась права. Не в смысле начальной школы... А в том, что найдутся «невесты» и для меня.

Лет в двадцать пять я вдруг похорошел, если, конечно, допустимо такое выражение по отношению к моей оригинальной персоне. Во мне, огромном обезьяноподобном мужике, ни с того ни с сего вдруг начали проявляться материнские черты. Во-первых, как-то широко раскрылись глаза, откуда-то взялись длинные ресницы, кончик носа благородно опустился, а губы необыкновенно привлекательным для женщин образом изогнулись. Я, еще очень редко, но уже стал ловить на себе заинтересованные взгляды представительниц противоположного пола. Окрылился. Развернул плечи и, идиот, тараном пошел знакомиться.

Двадцатилетние с хвостиком девушки уже не плакали, как Наденька Пухова, и даже напропалую кокетничали, но ни одна не согласилась на романтическую встречу вдвоем. Более юных я по-прежнему боялся напугать своей необыкновенной мощью. А однажды я возвращался в Петербург из деловой поездки. Ехал в одном купе скорого поезда с довольно привлекательной женщиной лет сорока. Мы разговорились, как это часто бывает в дороге. Нет, я не вешал на нее свои проблемы. Я даже не воспринимал ее как женщину. Она была всего лишь попутчицей. Условно среднего рода. Мы непринужденно болтали обо всем, что приходило в ум. Я не рассчитывал по приезде в Питер с ней еще раз когда-нибудь увидеться. Но Татьяна (именно так она требовала называть ее) перед выходом из поезда попросила номер моего телефона. Я работал тогда в службе по ремонту холодильного оборудования, и она сказала, что телефончик знакомого мастера никогда не повредит. Я нацарапал свой телефон на бумажной салфетке и отдал ей именно от лица холодильных дел мастера. Условно среднего рода.

Татьяна позвонила через неделю. Я ни разу не вспомнил о ней после того, как по выходе из поезда помог донести чемодан до метро. Я выбрал день и с рабочим чемоданчиком поехал к ней ремонтировать холодильник «Юрюзань». Надо ли говорить, что холодильник был в полном порядке? Он задорно гудел себе на кухне. Обратив удивленный взгляд на хозяйку вполне исправной машины, я вдруг заметил, что на ней надет очень откровенный халатик. Войдя в квартиру, я даже не посмотрел на нее, а между тем можно было уже в коридоре понять, чего от меня хотят. У халатика был очень глубокий вырез, в котором аппетитно круглились молочно-белые груди, абсолютно не стесненные бюстгальтером. Такие же круглые и белые коленки чуть прикрывала кружевная оборочка. Халатик не застегивался, а запахивался и завязывался на жалкие тесемочки. В общем: дерни, деточка, за веревочку – дверь и откроется.