Одиночество вдвоем - Файона Гибсон Страница 20

Я пришла с Беном в бассейн, чтобы не видеть кнопок радиатора. В раздевалке две девушки с острыми локтями болтали беззаботно о двух парнях по имени Гилс и Эдди.

— Он такой юный, — вздохнула стройная девица с синяками под глазами.

— А я имела в виду взрослого. Держи себя в руках. Он выводит тебя из себя, — произнес ее двойник.

Что так беспокоит этих двух девиц? Ага, они сдают многоуровневые экзамены. Презираемые ими мамы поставили чашки с чаем прямо перед теликом. Да, эти девочки могут носить шорты, не вызывая тошноты.

— Что ты думаешь о Гилсе? — спросила первая девушка с синяками под глазами, накладывая тушь. Она вытянула свой рот, как рыба.

— Педик, — вздохнула подруга.

От удивления я даже рот открыла, но тут же отвернулась и положила Бена лицом вниз на детский манеж. Он поднялся на руках и с интересом стал осматриваться. В этом бассейне посетитель имеет право выбора: ходить ли ему в тесную раздельную раздевалку или в свободную и общую для обоих полов, где шастают мужчины, вытирают волосы, растирают грудные клетки, застегивают брюки. Повсюду мокрые ягодицы, и волосатые спины, и пузатые красноватые животы. Толпа мокрых мужских тел. Как мне здесь переодеть купальник, не демонстрируя свою наготу? Или оставить Бена без присмотра в его детском манеже?

Девушка закрашивала синяки под глазами кремом-пудрой, который вытекал из позолоченного тюбика на щетку. Изобретена новая косметика, о которой я и понятия не имела.

— Простите меня, — сказала я, немного ее испугав, — не могли бы вы присмотреть за моим ребенком, пока я переоденусь.

— О какой прелестный ребенок, — с умилением проговорила она. — Я люблю детей, переодевайтесь, с ним все будет в порядке.

Я бросилась к раздевалке и мигом сняла свой кардиган и майку. Верхняя пуговица кардигана, которую я забыла расстегнуть, оторвалась и закатилась в щель соседней кабины. Я встала на колени на кафель, забыв, что я еще в джинсах, которые, конечно же, сразу промокли по самые щиколотки. Пуговица закатилась за перегородку следующей кабинки и оказалась вне досягаемости. Это не имеет значения, но мой мягкий розовый кардиган пока что единственный предмет одежды, которому удалось избежать испражнений ребенка. Невероятно, но в этом темно-розовом цвете у меня не такой обессиленный вид. Благородный вид кардигана создает моментальное впечатление, что его владелец здоров телом и душой, проспал восемь часов кряду и, конечно, каждый вечер предается разнообразным сексуальным наслаждениям.

Без этой верхней пуговицы кардиган не тот, что прежде.

Я просунула руку под перегородку. Пуговица валялась в луже. Едва мои пальцы приняли форму клешни, чтобы схватить пуговицу, как большая ступня сильно наступила на мою ладонь.

— Вы что? — послышался мужской голос.

— Я просто хотела поднять тут кое-что.

— Тут ничего нет, — снова произнес он после паузы.

— Есть. Пуговица.

— Я ничего не вижу.

— Она очень маленькая. Перламутровая. Около большого пальца вашей ноги.

Я посмотрела под перегородку и увидела, как у огромной ступни с длинными шишковатыми, покрытыми черными волосами пальцами, оказалась рука, которая осторожно извлекла пуговицу из лужи.

В общей раздевалке девушка с синяками, которые она тщательно закрасила, теперь качала Бена вверх и вниз перед зеркалом. Всякий раз при виде своего отражения в зеркале он радостно визжал.

Из кабинки вышел мужчина шести футов ростом в плотно облегающих плавках и посмотрел на мой растянутый купальник для беременных. Мои груди висели как мешки для льда.

— Вот ваша пуговица, — сказал Рональд.

Узнал ли он меня? Прошло восемнадцать месяцев с того дня, когда мы ездили за город.

— Спасибо. Вы меня не помните, да?

— Я вас откуда-то знаю, — сказал он осторожно.

— Загородная поездка к вашему дяде в Девон. Мы немного поссорились, — напомнила я ему.

Его левый глаз нервно задергался.

— Вы изменились.

— Да, я родила ребенка.

От неожиданности у него вытянулось лицо. Из душевой вышла крепкая девушка в серебристом купальнике с открытыми боками:

— Привет, — сказала она, уставившись на мою грудь.

— Гэбс, когда-то мы с ней были знакомы, — сказал Рональд.

Острые соски гордо торчали из ее купальника. У Рональда перехватило дыхание, и он с трудом произнес: «Это Габриэлла, Гэбс, это… Нэнси».

Продавщица, когда мы пытались войти, пристально посмотрела на грязную детскую коляску и потрепанную мать. Элайза с интересом наблюдала, как я пыталась протаранить стеклянную тонированную дверь.

— Вы что, не видите дверь? — спросила продавщица.

Интересно, подумала я, как бы мне работалось в этом универмаге. Естественно, необходимо поддерживать высокий стандарт внешнего вида, с половины шестого утра заниматься приведением кожи в порядок. Но кроме того, чтобы добиться сногсшибательной внешности таким скучным образом и недовольно морщиться, когда любой, весящий свыше семидесяти килограммов, пытается войти в ваш магазин, к этому мало что можно добавить.

— Могу я помочь? — спросила она, видимо считая, что я нагрянула сюда по ошибке и мне нужен кооперативный магазин.

— Я просто смотрю.

Элайза выбрала серовато-зеленые предметы одежды, уныло висевшие на вешалках. Вещи были отвратительными, но выглядели довольно дорогостоящими.

— Привет, Синди, — произнесла она.

— О, дорогая, я не заметила тебя. Ищешь что-нибудь необычное?

— Для моей подруги, она — мама, — объяснила Элайза, что было совершенно излишне, так как детская коляска бросалась в глаза в помещении магазина, как автопогрузчик.

— Она миленькая, — произнесла Синди вежливо.

— Ей хочется чего-нибудь такого, что заставило бы ее почувствовать себя лучше. Не так ли, Нина?

Синди ободряюще улыбнулась, как будто ей предложили немедленно сделать укол.

— Мне помнится, у меня должна быть дисконтная карта, — с присвистом произнесла Элайза. Я посмотрела бирку на затянутом паутиной черном свитере. — Тебе это не нужно. Сама ты никогда не купишь ничего приличного и тем более не начнешь с черного старомодного свитера.

Синди попыталась примерить на себя серое шелковое платье, не снимая его с вешалки.

— Ты все так же прекрасно выглядишь. И нет необходимости носить гетры только потому, что ты мама, — добавила Элайза.

— У меня нет никаких гетр, — ответила я. Но уже слишком поздно. Ее активность приводит в действие мои слезные железы. Я стала рассматривать шелковое кремовое платье, отороченное кружевами под старину.

— И это тебе не нужно. Ты выглядела бы слишком худой в кремовом цвете. Даже я не стала бы это надевать, — фыркнула Элайза.