Четки фортуны - Маргарита Сосницкая Страница 20

– Я с ума схожу! Здесь все живут по-человечески, со своими женами или пусть с чужими, но они все равно свои, потому что говорят на одном, на их языке. Хотя меня тошнит от их языка, равно как и от их жен, напыщенных, целлулоидных дур.

Ева вслепую стала шарить в сумочке и вытащила оттуда сигарету. Пантелеев вырвал ее и швырнул в траву:

– Мне надо, чтобы женщина была женщиной… Говорила мне свое женское по-русски и понимала, что я ей говорю по-русски… Иначе – бред. Иначе я не в постели, а на посту.

– Кстати, о моем деле… – начала Ева.

– Ничего не обещаю, – прервал Иван. – Честно, ничего не обещаю. По-моему, дело дрянь, да и не в моем ведении…

– Так зачем вы меня сюда вызвали?! – возмутилась и опешила Ева.

Пантелеев посмотрел ей в глаза:

– Отдайся. Будь моей!

– Как?! Сейчас?! Здесь?! – Она задыхалась даже не от негодования, а от потери способности негодовать.

Пантелеев схватил и сжал ее руку:

– Да! Сейчас, здесь, немедленно! Время не терпит! Трава шелковая, там… хорошие такие, густые кусты!..

У Евы перед глазами молниеносно промелькнула ее бесцветная, бездетная жизнь с преуспевающим бюргером… Но все-таки доверяться совершенно незнакомому мужчине, да еще в общественном месте, да еще большевику…

– Нет! – Она с силой вырвала руку.

– Что «нет»? – на сей раз возмутился Пантелеев. – Что «нет»? Вот они , буржуи нерусские, живут! А у нас то мировая, то революция, то братская бойня! Вы видели, чтобы они отказывали себе в женщине хотя бы на три дня? А мы, как проклятые, вечно живем на казарменном режиме.

Я отлучился… дезертировал, можно сказать! Ради тебя! Ради твоих слов… страстных… по-русски… да не смотри на меня так!

Глаза Евы по мере его излияний делались неестественно выкаченными и круглыми.

– Ты же знаешь, чем я рискую! Ладно, риск – благородное дело! Иди сюда! – он с силой привлек ее к себе.

– Ты что?! Пусти! Пусти!

– Ты русская или не русская? – боролся с ней Пантелеев. – Ты родину вообще любишь? Русский мужик просит тебя, русскую бабу, выручить его, по-бабски, а ты что?! С каким-нибудь фон Бифштексом каждую ночь м-гу… а передо мной леди строишь?.. Или ты родину не любишь?! Земляка на чужой стороне не выручишь, сладкая такая?!

Он почти добрался до запретной зоны.

– А-а-а! – закричала Ева.

Иван ее резко бросил.

– Не кричи, дура! – Оправил свое пальто. – Иди отсюда… – холодно и чуть брезгливо процедил сквозь зубы, – чтоб я тебя не видел… контра. Зря себя подставил.

Версия первая

Он повернулся и быстро зашагал по аллее.

– Стой! – крикнула Саша. – Стой! – И прошептала: – Глупый…

Шепота он слышать не мог, но остановился, будто его догнала пуля, повернулся и почти побежал к Саше. Она кинулась к нему навстречу.

– Глупый, родной мой Ванюшенька, – шептала в ответ на поцелуи, которыми он осыпал ее лицо, волосы, шею, перемежая поцелуи со словами «…должна… солдата… напоить… накормить… и спать уложить… с собой…»

– Да, да, – вторила она. – Ряды добровольцев… пошли на… добровольческие ряды… всё свои… русские…

Он, прижимая ее одной, потом другой рукой, стащил с себя пальто, бросил на траву, поднял Сашу на руки и опустился с ней на колени.

– Любишь… любишь родину, – шептал он, не видя перед собой ничего, кроме волны волос, выбившейся из прически, и чуть ли не теряя сознание от запаха, ударившего ему в нос, смешанного запаха духов, горьковато-сладких, волос, теплых, как сено на солнце, и травы, недавно подстриженной и прохладной.

– Люблю… люблю, – эхом отзывалась Саша, тычась поцелуями в его плечо, удивляясь тому, какое оно широкое и крепкое, а Пантелеев целовал волосы, щеки, траву…

Самое трудное было уйти.

Саша, закрыв лицо локтем, лежала на пальто. А Пантелеев, вместо того, чтобы делить с ней негу любовного утомления, должен был мчаться на покинутый пост. Самоволка кончилась. Дезертирство истекло. Он еще ревниво одернул Саше на колено сбившуюся юбку и мягко, но настойчиво потянул край пальто. Саша не двигалась. Тогда он потянул настойчивей, перекатил Сашу на траву лицом вниз, взял пальто на локоть и быстро, не оглядываясь, пошел прочь из этого полузаброшенного, забытого Богом рая.

Забытого ли? Если в тот послеполуденный час над ним загорелась чья-то звезда и Саша в положенный срок стала матерью здорового малыша. Она осыпала поцелуями его лучезарное тельце и твердила:

– Родина… как я люблю родину! Спасибо ей… не покинула, выручила…

Саше предстояла долгая непростая борьба за то, чтобы ее дитя, возрастающее в иностранной среде и семье, впитало русский язык с материнским молоком, а через него стало, вернее, осталось русским по образу и подобию родителей.

А Пантелеев незамеченным вернулся в консульство, никто по российской расхлябанности его не хватился; он долго жил воспоминаниями об этом свидании перед тем, как заснуть, ему всякий раз падала в лицо мягкая волна Сашиных волос, мелькали перед глазами ее разгоряченные, полураскрытые губы, днем он искал ее среди посетительниц консульства, но напрасно. Саша не приходила.

К счастью, Пантелеева скоро отозвали из этого города.

Версия вторая

Самовольнов долго не мог прикурить, руки его дрожали, спичка дважды гасла, пока он не вынул сигарету и не выругался:

– Изменница нации! К стенке таких…

Только тогда успокоились руки, и он закурил. Оглянулся – а изменницы след простыл. «Ч-ч-черт подери их, честных», – выругался он про себя, вспомнив свой оставленный пост и чем это может обернуться, и поспешил из парка, куря на ходу короткими частыми затяжками; шаги его были тяжелы. Злость постепенно утихла, он попытался совладать с раздражением с помощью рассудка. «А что мужу она осталась верна в наш век коммунистического содома – похвально. Все едино ее Ганс медаль ей за это не купит. А еще и скандал закатит: „Где была?!“ Я бы оценил, если бы моя жена мне все объяснила. Оценил ее верность. Да объяснила бы? Про такое лучше умолчать. Все равно до конца не поверить – не проверить потому что. А сомнение точить будет…»

Однако по мере приближения к зданию консульства эти мысли улетучивались и волновало одно: хватились его или пронесло? Самовольнов прибавил шагу, короткими перебежками стал переходить на легкий аллюр и то и дело посматривал на часы.

«Тик-так! – бил набат в висках. – Тик-так!..»

Надо только войти со служебного хода для обслуги: повара, горничной, снабженцев. Он сделал копию ключа от этой двери, за что тоже по головке не погладят, и пользовался им… хотя это впервые… Нельзя так нервничать. Он все рассчитал. Сегодня у консула выезд на прием в посольство Греции…