В оковах страсти - Никки Донован Страница 20

— У меня к тебе есть ряд вопросов, — обратился де Кресси к Николь. Желая внушить ей чувство страха, он почти вплотную подошел к ней. — Твой кастелян сказал мне, что года два назад ты родила ребенка.

Она не проронила ни слова, но в ее лице что-то неуловимо изменилось. Ее зрачки превратились в два черных омута в серебристых берегах. Он не спускал с нее внимательных глаз.

— Фитцер сказал, что ребенок умер. — Фокс сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. — Вероятно, он прав, потому что малыша я до сих пор нигде не видел. — Он театрально обвел комнату взглядом, словно женщина могла спрятать люльку под кроватью или за вешалкой с одеждой.

Она по-прежнему хранила молчание. Тогда Фокс понял, что если хочет дождаться от нее ответа, то должен задать вопрос прямо.

— Как случилось, что… ребенок умер? — Он едва не сказал «мой сын». Но он не знал этого наверняка, а только собирался выяснить.

Женщина выглядела испуганной.

— Он родился мертвым, — наконец произнесла она. — Пуповина обмоталась вокруг его шеи.-Повитуха сказала, что он задохнулся, когда еще находился в утробе.

— А если я приведу повитуху сюда, она подтвердит твои слова?

Фокс внимательно следил за выражением ее лица, безжалостно оценивая его малейшие изменения. От его взгляда не ускользнули некоторая напряженность и легкий признак страха.

— Конечно, — кивнула Николь. — Иди в деревню и спроси ее.

Но если они сговорились скрыть преступление, то повитуха наверняка повторит ту же историю.

— А ребенок, — продолжал он, — он был мой или другого мужчины?

Прежде чем ответить, она смерила его пристальным взглядом. — Он был твой. Я почувствовала, что понесла, когда Мортимер вернулся из Лондона.

— А как он выглядел?

Она поднялась с места, выдав охватившее ее волнение.

— Он имел… нормальный рост и вес. Я выносила его положенные девять месяцев. И если бы не пуповина, он оказался бы здоровым и хорошим.

— А какого цвета были у него волосы? — Он видел, что Николь его расспросы не нравились. Ее тщательно скрываемое беспокойство заставляло его подозревать худшее.

— Темные, конечно. Чего еще можно ожидать от ребенка, зачатого тобой и мной?

— Какое имя ты ему дала?

И снова женщина помедлила, словно размышляя, как ответить.

— Саймон. Я назвала его Саймон.

Саймон. Он выбрал бы другое имя. Но кого интересовало его мнение в данном вопросе?

— Благословил ли его священник, перед тем как ты предала земле его тело?

— Конечно.

Фокс испытал немалое облегчение. Он надеялся, что хотя бы здесь она сказала правду.

Она стояла, глядя ему в лицо, похожая на птицу, готовую рвануться в небо.

— До меня дошла молва, что ты лишила ребенка жизни. — Фокс с трудом произносил жуткие слова. — Это правда?

Она отвернулась от него. Он почти физически ощутил работу ее мысли, когда она обдумывала свой ответ. Его насторожило и испугало, что женщина не возмутилась и не воскликнула сразу «Нет!».

— Я увидела возможность причинить Мортимеру боль и ухватилась за нее, — промолвила она. — Я показала ему мертвое тельце ребенка в люльке и сказала, что ему никогда не иметь от меня наследника. Не знаю, как он понял мои слова, как извратил их. Он был очень жестоким человеком. Хотя я еще после родов оставалось очень слабой и истекала кровью, он немилосердно избил меня. Как я выжила, не знаю, находясь на волосок от смерти.

Ответ женщины возбудил в душе Фокса знакомый прилив ненависти к Мортимеру, однако ее объяснения не удовлетворили его. Она не сказала, что не убивала ребенка. К тому же, прежде чем ответить, она каждый раз тщательно подбирала слова.

Здесь скрывается какой-то секрет, говорил ему внутренний голос. Во всяком случае, она рассказала не всю правду. Чувствуя еще большее смятение, чем прежде, Фокс направился к двери.

Как только Фокс ушел, Николь принялась мерить маленькую комнату шагами. Холодок страха закрался в ее душу. Всякий раз, оказываясь с мужем наедине, она со всей остротой ощущала, каким могущественным и непредсказуемым он стал. Он сослался, что слышал толки о том, что она убила младенца, а вдруг он также слышал, что малыш в конечном счете остался жив и втайне воспитывается в другой семье? От ужаса у нее мурашки побежали по телу.

Эти годы она держала ушки на макушки, прислушиваясь к каждой сплетне, к каждому слуху, каждому шепотку. Она знала, что ее чернили и порочили, обвиняя во всех смертных грехах, но ни разу не слышала она ничего о Саймоне, что давало ей основания верить в удачу хитрости, которую они с Гленнит придумали.

Воспоминания перенесли женщину в прошлые дни, стоившие ей немало крови. До рождения ребенка оставалось недели две, когда среди ночи явилась Гленнит со свертком. Николь до сих пор не может без содрогания вспоминать, какой ужас испытала, когда ведунья развернула одеяло и ее взгляду предстало крошечное синее тельце младенца с пуповиной, обмотавшейся вокруг его шейки. Ребенок, как пояснила повитуха, родился мертвым, а его мать скончалась несколько часов спустя.

То, что стало трагедией для крестьянской семьи, вылилось для них в большую удачу. Убитый горем отец ребенка даже не заметил, как Гленнит унесла его мертворожденного сына. Теперь им только оставалось вызвать у Николь преждевременные роды и подменить ее малыша на умершего.

Заставить младенца родиться до того, как пришел его срок, оказалось делом не из легких. Гленнит приготовила для Николь питье, предупредив, что, выпив его, та подвергнет себя некоторому риску. Если бы схватки оказались чересчур интенсивными, она могла погибнуть. Но иного выхода не было. До рождения ребенка оставалось еще больше десяти дней, а на ожидание времени не было.

При воспоминаниях о пережитых страданиях Николь заскрежетала зубами. Она думала, что не перенесет такой пытки. Боль диким зверем раздирала ее внутренности, и она терзалась мыслями, что не выдержит и конец ее близок. Между приступами она уговорила Гленнит дать ей обещание, что та не отступится от плана и выполнит все, что они задумали, если Николь погибнет. Она намеревалась лишить Мортимера надежды иметь наследника даже ценой своей собственной жизни.

Внезапно все закончилось, и она услышала крик младенца. Тогда она впервые задумалась, сможет ли довести план до завершения, хватит ли у нее сил отказаться от милого, дорогого ее сердцу существа, теплым комочком лежащего на груди. И только ужас, взметнувшийся темной волной в ее душе, заставил ее проявить твердость. Она усомнилась в том, что Мортимер не изменит в один прекрасный день своего решения признать мальчика своим наследником и не обратит против чужого сына всю силу своего свирепого нрава.

Все прошло без сучка без задоринки. Спокойный и умиротворенный Саймон подле первых криков больше не издал ни звука. Николь с горечью в сердце поцеловала его крошечное личико, и Гленнит, спрятав малыша в корзину для снадобий и накрыв сверху тряпками, тайно вынесла его из замка.