Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер Страница 20

К утру императора охватила лихорадка. Он лежал, разметавшись среди пурпурных подушек. Друзилла сидела рядом с Гаем. Ложила ему на лоб холодные примочки.

Лекарь Галот сосредоточенно держал запястье Калигулы — считал, насколько участилось биение сердца.

— Харикл?! Это ты? — подозрительно пробормотал Гай и попытался оттолкнуть лекаря.

Ослабевшая худощавая рука безвольно упала на постель.

— Нет, Гай Цезарь. Я — Галот, — лекарь снова попытался нащупать пульс императора. — Харикл умер. Его съели крокодилы.

— Крокодилы… — едва слышно повторил Калигула. Его взгляд снова стал безжизненно туманным.

— Как император? — безысходное отчаяние прорывалось в тонком голосе Друзиллы.

— Болезнь не покидает его, — взволнованно прошептал лекарь. — Дайте ему ещё лечебного отвара.

Рабыня поспешно принесла посудину с коричневым напитком. Друзилла попробовала лекарство и скривилась — настолько горьким казалось оно.

— Выпей, Гай! — Друзилла прижала к груди голову Калигулы и попыталась влить отвар ему в рот. — Тебе станет легче!

Гай упрямо стиснул тонкие губы и закрутил головой. Целебное питьё полетело во все стороны коричневыми брызгами. Ложка, имеющая форму козьего копытца, выпала из руки Друзиллы. Девушка растерянно оглянулась на Галота.

— Не беспокойся, домина! Я приготовлю другой отвар, — поспешно успокоил её лекарь.

Друзилла молча кивнула. И, отвернувшись, тайком промокнула слезы кончиком покрывала.

Временами лихорадка отпускала Калигулу. Вытянув длинную шею, он оглядывал опочивальню. И обессиленно откидывался на подушки. Сквозь слипшиеся от пота ресницы он неясно различал собравшихся. Две тёмные тени у изножья постели — это дядя Клавдий и Тиберий Гемелл. Ждут нетерпеливо смерти Гая! Хоть и прячут нетерпение, вытягивая лица в гримасе соболезнования! Светлая фигура, сидящая рядом, — милая Друзилла. Гай пытается дотянутся к ней сквозь лихорадочный туман, но его пальцы лишь слабо шевелятся. Друзилла замечает попытку брата и ласково касается его ладони. Она склоняется над больным, и Гай с наслаждением вдыхает знакомый, неповторимый запах медового тела…

— Любовь моя… — неслышно прошептал он.

— Что говорит император? — сенатор Гай Кассий Лонгин приблизился к ложу больного. И склонился над Калигулой, приложив к уху сухую морщинистую ладонь.

— Он бредит, — озабочено ответил врач.

— И все же, он в состоянии говорить! — возразил Лонгин. — Следовательно, может продиктовать завещание!

— Какое завещание?! — возмущённо запротестовала Друзилла. — Император болен! Оставьте его в покое!

Гай Кассий Лонгин презрительно осмотрел заплаканную девушку. Как ненавидел её старый сенатор! Жена племянника, человека честного и достойного! И порочит честь рода Кассиев, открыто живя с императором — родным братом!

— Ради блага народа римского необходимо назначить наследника! — безжалостно отчеканил он.

В поисках поддержки Друзилла оглянулась на дядю. Неповоротливый Клавдий подошёл поближе и положил ей на плечо пухлую ладонь.

— Так нужно, племянница, — мягко заметил он. И улыбнулся неловко. В глубине души Клавдий подумал, что наследником может быть он. Почему бы и нет? Сорок семь лет он терпеливо сносил оскорбления и обиды. Пора повернуться колесу Фортуны.

Из другого угла выбрался Тиберий Гемелл. Взгляд светло-серых глаз юноши был безмятежно ясен. Губы улыбались доверчиво и немного глупо.

— Назначь наследника, Гай! Ради блага сената и народа римского! — просительно проговорил он. И в знак мольбы коснулся остро выделяющегося под одеялом колена Калигулы.

Гай ощутил прикосновение и брезгливо шевельнул ногой. Болезненная слабость помешала ему ударить ногой надоедливого Гемелла. Как ненавидел его Гай! Глупая улыбка юного родственника выглядела для Калигулы злобной гримасой.

«Гемелл ждёт моей смерти, чтобы стать императором! Точно так же, как я ждал смерти Тиберия!» — подумал Калигула. Лихорадка не мешала думать, не спутывала мысли. Мозг оставался холодным. Только распухший горячий язык не повиновался Гаю. И тело против воли совершало слабые судорожные движения.

Гай Кассий Лонгин присел у изголовья постели больного. Раб держал наготове папирус и чернильницу с гусиным пером.

— Говори, цезарь. Я лично запишу твою священную волю, — голос старого сенатора оставался сухим, хоть лицо приняло подобострастное выражение.

«Я скажу им мою волю!» — мстительно думал Калигула, искоса глядя на Гемелла и Клавдия. Лица обоих казались ему уродливыми, как у пьяных сатиров.

— Все моё состояние, равно как императорскую власть я завещаю… — едва слышно прошептал он. Потускневшие глаза цезаря страшно закатились, оставив на виду желтоватые белки с красными прожилками. Дыхание с хрипом вырывалось из потной груди. На лбу пульсировала вздутая вена. Присутствующие затаили дыхание, ожидая имя наследника.

Скрипело гусиное перо. Гай Кассий Лонгин поспешно записывал завещание. Строчки криво сползали вниз. Дописав последнее слово, Лонгин остановился. Правая рука с пером замерла на весу. Чернильная капля свисала с кончика пера, угрожая вот-вот брызнуть на императорское завещание. Калигула медлил. Хрипел, закатывая глаза. Присутствующим стало страшно: вдруг он умрёт, так и не назвав имени наследника? Что тогда? Очередная гражданская война между сторонниками Клавдия и Гемелла? Сколько братоубийственных войн истерзало Рим во времена Цезаря и Августа!

— Продолжай, цезарь! — взволнованно попросил Лонгин.

Друзилла влила в рот императору очередную ложку отвара. Прокашлявшись, Калигула слабо улыбнулся. Лицо его просветлело.

— …Завещаю сестре моей, Юлии Друзилле, — договорил он.

Позабыв записывать, Гай Кассий Лонгин посмотрел на императора. Рот его открылся, дрябло дрожал сухой старческий подбородок. Старый сенатор решил, что ослышался.

— Пиши, Лонгин! — велел Калигула, пытаясь приподняться на локте. — Я сказал!

Сенатор перевёл взгляд на папирус. Чернильная капля все-таки упала с кончика пера и теперь расплылась внизу бумаги, словно причудливая чёрная печать. Дрожащей рукой Лонгин приписал к завещанию имя Друзиллы.

Гай подозрительно окинул взглядом Гемелла и Клавдия. Как восприняли они завещание? Клавдий заискивающе улыбнулся больному племяннику. Голова его тряслась, словно в слабой лихорадке. Нервный тик исказил немолодое, полное лицо. «Глупо надеяться, я никогда не стану императором! Все считают меня дураком, даже родная мать! А я просто не умею вести себя в обществе. Не умею остроумно шутить, пить, веселиться наравне со всеми. Мне бы запереться в уютном таблинуме, читать старинные свитки, разбирать древние этрусские письмена…» — Клавдий вздохнул и отошёл к стене. В полумрак, где никто не увидит хромой ноги, искривлённого плеча и простоватого лица.