Проклятая война - Людмила Сурская Страница 20

Ставка, чтоб заполнить разрывы, торопливо создавала новый фронт. Мы знали, что с московских вокзалов отправлялись рабочие батальоны, получавшие оружие и обмундирование в пути. Перебрасывались курсанты училищ. Приходили всё новые и новые силы из Сибири и Казахстана. Поднялась вся страна. Возвращался из Ставки в восторженно возвышенном настроении, сердце в груди не чувствовал, как будто его и не было вовсе, работала одна голова, выстукивая в висках: "Ни шага назад!" и слова, услышанной сегодня песни:

Вставай страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой!

Слышал её в гражданскую. С другими словами. Пели "белые". И там и тут — боль за Родину. Надо признать- то было другое время и иное звучание. Об этом лучше забыть сейчас. Возможно, когда- нибудь придёт время… Время чествования георгиевских крестов и любви к Родине.

Водитель, сноровисто объезжал воронки от взрывов, ими было изрыто всё шоссе. Над нами висел "мессершмитт", но водитель не сбавлял хода. Времени в обрез, а нам надо было добраться до района выгрузки резерва. Было холодно, ветер пробирал до костей, нося по замёрзшей траве редкий колючий снег. "Как там в окопах?" В начале ноября развезённую осенней распутицей землю по вечерам обнимал ранний морозец. Погода была скверная — дождь пополам со снегом. На станциях шла выгрузка, прибывающего в столицу резерва, её прикрывала пара краснозвёздных истребителей. Взгляд застревает в небе: в разрыве туч пробилась зловеще-красная полоса. Мало сил и крайне мало резерва. Десять километров оперативной пустоты. Прикрывать нечем. А надо удержать. Как там танкисты, справятся ли с задачей? Приказываю ехать к Катукову. Его 4-ая танковая бригада переброшена мне. Не виделись с начала войны, выжил курилка. Кроме воспоминаний обговорим и ближайшую его задачу. Через неделю наступление. Броневик сопровождения поворачивает вслед. — Вольно! — остановил я кинувшегося навстречу Катукова и обнял его. — Здорово Катуков! Давненько не виделись, ну пойдём к тебе, расскажешь, что ты там натворил с Гудерианом. Как радостно встречаться с выжившими, и как тяжело слушать о погибших.

7 ноября. В мирное время это был праздник, сейчас не до этого. И вдруг, как гром среди ясного неба, войска облетела весть. Парад. Над главами Василия Блаженного, над кремлёвскими зубцами нависал жгучий мороз. Ветер хлестал по щекам. Именно в это снежное утро по площади прошли, чеканя шаг, войска. На трибуне правительство. С заиндевевшей брусчатки площади войска уходили по улице Горького на Волоколамское шоссе, на фронт и прямо в бой. Шёл резерв. Сибиряки. Праздник состоялся.

Поздно вечером ко мне приехал Катуков, а к Казакову поздравить с праздником Шишманёва с подругами. Днём не до гостей. Я был удивлён, среди них оказалась опять та самая "воробушек". Что-то часто этот ребёнок стал попадаться мне на глаза. Её тоже зовут Галина. Казаков смеётся:- "Две Галины. Галина мне и Галина тебе". Красоту предназначенной мне Галины я, конечно же, заметил. Приятная девушка. А Казаков с воодушевлением продолжал: — "Живые люди — это борьба страстей, желаний, помыслов, принципов". И быстро организует посиделки. В тёмную избу стаскиваются керосиновые лампы. Вот чертяка заводной! Мне, конечно, не до всего этого, но друга обижать не хочется. К тому же понимаю, что мужикам надо отвлечься. Разговариваю. Вернее слушаю щебетание того "воробышка". Я б лучше, честное слово, отдохнул с часочек. Казаков мигает, мол, что теряешься, пользуйся. Она рубаха — парень. Ничего человеческого ей не чуждо. Всё решено и обговорено. Я только отмахиваюсь. Отстань, на кой чёрт. Ребёнок совсем. Итак война, ещё и мы кобели подсунемся. "Не скажите, а страсть!" — хмыкает тот. "Страсть- пламя, огонь. А в пылающем огне мало что можно разглядеть", — нехотя говорю я и отворачиваюсь. Казаков, пуще ухмыляясь, уводит свою Галину, а мы с Катуковым, находясь, в идиотском положении вынуждены развлекать дам. Зачем мне это надо. Как я зол на Казакова. А Катуков, кажется, ничего. Смущаясь и неровно дыша, смотрит на старшину медицинской службы Катю. Жена его умерла до войны. Детей не было. Всё возможно. Я его понимаю, только мне пока терпится, обойдусь. Вспомнил, что пичужка поёт. Так-то лучше. Пусть поёт, я послушаю. Потом приятно поговорили. Разговор начинался в атмосфере доверия и взаимной симпатии. Я рассказывал про свою семью. Поговорил и на душе стало легче. Она в свою очередь поведала о своей учёбе в медицинском институте, об отце и матери. Рассказала о Москве. Я с натянутой улыбкой кивал. Словоохотливая барышня, даже по секрету о поклонниках. Через час задушевной беседы я знал о ней всё. А она поведала, мол, у неё такое чувство, что знает она меня всю жизнь… У меня слипались глаза, а я слушал о её подружках и студенческой жизни. Вот влип! Староват я для таких посиделок. Глаза слипаются. Виноват, не высыпаюсь. Чтоб не осоромиться покуривал у окна, стараясь выпускать дым в распахнутую форточку и получать в лицо порцию свежего воздуха. Это бодрило. Наконец-то вернулась сладкая парочка и избавила меня от такой незавидной участи. Мой "воробушек" тоже поднялся. Слава Богу! Казаков с Катуковым вышли их провожать. Если немцы не помешают, то я смогу отдохнуть. Но возвращается Козаков и начинает мне рассказывать, что это он для меня, между прочим, старается, чтоб я нормально себя чувствовал, ломаться и обделять себя вроде бы не к чему. Каждый человек себе не враг. Я, смеясь, отмахнулся. Понятно, что если Люлю найдётся, тащить её на фронт нельзя. Опасно. Да и Адусю не на кого оставить. С бабушками напряг. А война затянется на годы. Прикидывай не прикидывай, а выходить из положения как-то надо. Так что уламывать меня не надо, я сам всё понимаю. Те безотказные, что обслуживают всех и вся, не луч света в тёмном царстве. Значит, придётся искать женщину. Но не такую ж малолетку. Зачем же портить ей жизнь. Встретит на фронте какого-нибудь своего ровесника и устроит судьбу. Что же я старый хрыч поломаю ей и так несладкую юность. Люлю младше меня на 10 лет и то для меня девочка, а тут все 20 с хвостиком… Одним словом "воробушек". В общем, встретил я это предложение с опаской и явным неодобрением. Хотя мысль о том, что Рай открыт и в него меня собирались пустить без каких-либо условий, просто девушка дарила себя мне, понравилась и комфортно устроилась в моём мозгу. Правда было не совсем понятно — зачем ей это. Молода для таких дел вроде. Но мужик о таких глупостях долго не думает.

Отдохнуть удалось только полчаса. Поднял дежурный. Пришла телеграмма от Жукова. Освежился, выпил чаю, можно снова браться за дело. Всю ночь пришлось просидеть за картой. Каждый миллиметр карты изучал вновь и вновь, просчитывая и взвешивая. Это судьба страны и жизнь солдат. Ошибка меня, солдата — это только моя жизнь, ошибка командующего — жизни тысяч. Я не имею право ошибаться. Отступать некуда. Москву нельзя отдавать фашисту. Пробил желанный час. Сколько мы отходили и сколько неимоверных страданий и потерь перенесли, но в конец отступления и победу верили всегда. Скоро рассвет, будет утро, а потом настанет день. Надеялся на прибывающие эшелоны. На их быструю переброску. Хотя по такой дороге… Я видел, как они шли, вытягивая застревавшую в глубокой грязи технику. Ещё раз подумал о том, что воля и сила наших людей перекрывает в выносливости броню. Опять гремела артиллерия. Голова уже привыкла к грохоту. Артиллерийские дуэли вспыхивали то здесь, то там. Становится неуютно и тревожно, когда наступает вдруг тишина. Всё в порядке, когда лопаются перепонки от взрывов, рвутся снаряды, постукивают пулемёты. Значит, стоим и воюем. В пылу пожаров наши бойцы сходились в рукопашную. Ближайшего боя враг, как правило, не выдерживал. У них не было штыков, они косили сходу, с живота, автоматными очередями, а наши рубились сапёрными лопатками. Отбросить отбросили, а дальше продвинуться не удалось. Разведка донесла: "Немцы возили труппы своих солдат на десятках грузовиках. Их с трудом успевали хоронить. Они в курсе, что их бьют сибиряки". Мечусь с одного конца на другой. Как там говорят, вытащил одно, село другое. Так и я главное, везде вовремя успеть. Мелкими группами и в одиночку налетали "мессеры" и висели чёрные стаи "юнкерсов". Бомбили нас нещадно. А гул танкистских моторов стоял над Дубосеково. Я должен быть там. Вздымая смерчи снега и грязи, выкатились вражеские танки. Они шли развёрнутым строем. Первые машины замерли, попятились и задымились. Густой дым от них потянулся над лесом. "Хорошо горят!" Весело от этого коптения на душе. Это им не променад по Европе. На пути их встали железной стеной 28 гвардейцев панфиловцев. То был тяжёлый, смертельный бой. Даже сотни метров этого клочка земли не уступили они фашистам. "Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва". — Крикнет политрук Клочков свои бессмертные слова. Клятве сердца не надо ни вздохов, ни слов. Напряжение такое, что в пору самому рвануть на передовую в окопы к пулемёту. Чтоб привести себя в чувство, умываюсь снегом. Нельзя! Корю: "Холодный разум и трезвый расчёт тебе нужен, а не движение души".