Мороженое со вкусом лета - Морган Мэтсон Страница 2

Когда я была маленькой, все было не так плохо, но в последнюю пару лет ситуация изменилась. Я всегда была неотъемлемой частью имиджа Александра Уокера: дочерью одинокого заботливого отца, который усердно трудится на благо жителей Коннектикута, – но позже стала представлять собой еще и потенциальный риск. Мне пересказывали бесчисленные назидательные истории о детях политиков, которые уничтожили или поставили под угрозу карьеру своих родителей, – чтобы я понимала, чего именно мне не следует делать. В Сети или в присутствии прессы я должна была вести себя осторожно, не говорить ничего резкого (или такого, что могли бы счесть резким). Не должно было существовать моих снимков за каким-нибудь даже слегка сомнительным занятием или в неоднозначной одежде. У меня были аккаунты в социальных сетях, как у всех, только моими управляла целая команда стажеров, и я не имела права ничего в них писать без разрешения. В тринадцать лет я прошла недельный тренинг по медиакоммуникации и с тех пор далеко не отступала от официальной линии, сценария, роли, написанной специально для меня. Я старалась не создавать своему отцу и его команде никаких проблем.

Ну, не то чтобы я не делала совсем ничего неожиданного. Например, однажды я по привычке заказала латте во время тура на избирательной кампании, и сотрудники отца два часа обсуждали это на собрании. А потом еще час – уже вместе со мной, и у них даже была повестка встречи с заголовком «Александра», хотя в реальной жизни ни одна живая душа так меня не называла. Все звали меня Энди – так повелось с тех времен, когда я была маленькой и не могла произнести данное мне родителями имя из четырех слогов. В два года у меня получалось максимум «Андра», потом это превратилось в Энди – и спустя пятнадцать лет все так и оставалось. В общем, в итоге они решили, что в присутствии прессы я не должна больше покупать себе холодный латте без сахара с соевым молоком за пять долларов, чтобы не выглядеть богатенькой девочкой, сорящей деньгами, пока простые жители Коннектикута еле сводят концы с концами. Кроме того, они не хотели расстраивать лоббистов производителей молочной продукции.

Казалось невозможным, что спустя годы крайней осторожности, внимания к мельчайшим деталям, боязни сделать малейшую ошибку все же разразилась катастрофа. Но не из-за каких-то моих поступков – или поступков моего отца, согласно той версии событий, которую Питер последовательно скармливал прессе с самого начала. А потому, что (по непроверенным данным) кто-то из его администрации принимал щедрые пожертвования, предназначавшиеся для его благотворительного фонда, и перенаправлял их в фонд для финансирования следующей избирательной кампании. Во время ревизии обнаружилось, что благотворительный фонд на грани банкротства. И люди начали задавать вопросы, что и привело к сегодняшним событиям, свалившимся на меня как снег на голову.

Две недели назад все было в порядке. Отец, как обычно, работал в Вашингтоне, я заканчивала учебный год, тусовалась с друзьями и размышляла о том, как бы удачнее расстаться с Заком. (В школьной раздевалке, сразу после его выпускного, резко и необратимо, словно срываешь пластырь с болячки.) А теперь на ступеньках моего дома торчит трибуна.

Я на секунду позволила себе взглянуть на толстый кабель на лужайке, примявший траву. Месяц назад мы с отцом снимали здесь промоматериалы к его осенней кампании. Отец в пиджаке, но без галстука, я в юбке и кашемировом свитере. По траве были рассыпаны фальшивые осенние листья, чтобы выдать май за октябрь. Возможно, их купили или какому-нибудь стажеру пришлось их делать вручную – честно говоря, мне было не слишком интересно это знать.

Съемка шла весь день – сначала просто фотографии, потом видео: мы с отцом идем по лужайке и разговариваем. Как будто мы всегда наряжаемся в такую одежду, чтобы просто пройтись по лужайке вдвоем! Ближе к вечеру режиссер посмотрел на нас и вздохнул:

– У вас случайно нет собаки или чего-нибудь такого?

Отец, как обычно, уже висел на телефоне и даже не услышал вопроса. Тогда мне пришлось улыбнуться и ответить:

– Извините, собаки у нас нет.

Он кивнул, что-то сказал парню, державшему серебряный круглый светоотражатель, и мы просто перешли к следующему сюжету, продолжая создавать образ маленькой счастливой семьи.

Теперь, впрочем, я даже не знала, будут ли эти листовки со слоганом кампании – «Навстречу будущему» – вообще использовать. С моего нынешнего места на ступеньках этот ракурс казался так себе.

– Я снова повторю, что не имел ни малейшего представления о том, что средства используются не по назначению, – сказал мой отец, одним щелчком возвращая меня обратно в реальность. Его голос стал низким и серьезным; я почти физически ощущала, как замерли в ожидании представители прессы – словно знали, что сейчас прозвучит то, ради чего они сюда пришли. – Но факты есть факты: источник нарушения законов о финансировании избирательных кампаний находится в моей администрации. И поскольку я руковожу этими людьми и отвечаю за них, я должен взять ответственность на себя. Как вы знаете, я попросил провести независимое расследование – такое, которое поможет разобраться в истоках произошедшего. Я велел своим сотрудникам оказывать максимально полную помощь следствию. И пока расследование продолжается, я…

В этот момент отец тяжело вздохнул и потер большим пальцем обручальное кольцо – его обычный нервный жест. В первый год после женитьбы на моей матери он потерял четыре кольца, в итоге она купила ему невероятно дорогое – в надежде, что уж его-то он будет беречь. Это сработало, но с тех пор он часто машинально проверяет, на месте ли оно. В прессе иногда обращали внимание на то, что он все еще его носит, хотя прошло уже пять лет – но сегодня, я подозреваю, этот вопрос никто не выкрикнет ему в лицо с лужайки, так как есть более «жирные» темы для заголовков.

– …я ухожу в вынужденный отпуск. Не думаю, что смогу эффективно работать на благо округа и штата в этих обстоятельствах. Свои отпускные я намерен передать в Фонд исследования рака яичников.

Про пожертвование – это что-то новенькое. В последнем черновике речи, который Питер мне показывал, этого не было. Я постаралась ничем не выдать удивления, однако мне было любопытно: действительно ли они добавили это в последний момент или просто не сочли нужным мне рассказать?

– В это время я собираюсь подумать о том, какие мои действия могли привести к подобной ситуации, и провести время с близкими, – он повернулся в мою сторону, и я улыбнулась. Эту улыбку Питер заставил меня отрабатывать сегодня утром. Она должна была выражать поддержку и сочувствие, ободрять, но при этом не быть слишком радостной. Понятия не имею, получилось или нет; все, о чем я думала, когда отец повернулся спиной к прессе, – это о том, как странно, что безумный спектакль мы разыгрываем на пороге собственного дома.

– Сейчас я не буду отвечать ни на какие вопросы. Всем спасибо за внимание.

Он повернулся спиной к трибуне, и в этот момент репортеры на лужайке принялись выкрикивать вопросы. Как мы и договаривались, я пошла ему навстречу, он обнял меня за плечи, и кто-то распахнул перед нами дверь изнутри. Я оглянулась и увидела, как за трибуну встал Питер, готовясь грудью встретить тот удар, от которого мой отец уходил.