Нежные языки пламени. Шезлонг - Алиса Клевер Страница 2

– Скандальные фотографии – это не беда, если мы забросаем журналы другими, достойными и семейными. В конце концов, нет ничего предосудительного в том, что Андре Робен занимался любовью со своей невестой, верно? Мы именно это и хотим показать, именно на этом поставить акцент.

– Если она будет Кейт Миддлтон, то Андре должен быть принцем Уильямом. Андре, тебе нужно побриться, у тебя слишком много волос на голове, – заявил Марко с самым серьезным лицом. Я рассмеялась и немного расслабилась. Габриэль кивнула в одобрении и протянула мне веревочный, свитый наподобие корабельного мини-каната поясок.

– Мы хотим, чтобы теперь все смогли увидеть настоящую Даша́, и чтобы такую ее знал весь Париж. Поэтому мы позволим всем этим писакам топтать наш газон и глазеть на нас.

– Меньше всего сейчас я чувствую себя настоящей. Никогда еще не примеряла такой образ, – пробормотала я, повязывая поясок. – Это не я, это не моя жизнь, я не смогу.

– Что ж, если ты не сможешь, газетчикам будет даже приятнее. Но ведь ты можешь хотя бы попытаться, дорогая. Почему нет? – сказала мне Габриэль, улыбаясь одновременно холодно и осуждающе, эдакой улыбкой мачехи из сказки. Я понимала, что не только я оказалась здесь в нелепой ситуации. Она тоже и в страшном сне не видела, что ее младший сын приведет в дом какую-то русскую, и не просто так, а в качестве невесты. А потом всем им придется отмываться от ушатов грязной воды, где смешалась и ложь, и правда, и яд, и приторная сладость «перегретых» подробностей их личной жизни. Скандал в благородном семействе, смерть одной невесты, появление другой – нагишом на обложке скандального издания, моя мама, впавшая в кому якобы после того, как над ней «поработал» мой Андре. Теплая песочного цвета шпаклевка старого дома трескалась и осыпалась под натиском сплетен.

– Я попытаюсь держаться естественно, – прошептала я, утратив весь свой гонор. Я представляла себе ее чувства и не хотела входить в эту семью вот так – через пресс-конференцию, созванную, чтобы отбелить мое имя.

– У тебя не может не получиться, посмотри, – сказала она, взяв меня за руку. Габриэль не отличалась ни высоким ростом, ни особенно яркой внешностью, но что-то неуловимо притягательное было в том, с каким достоинством и уверенностью она держалась, в идеальном сочетании цветов ее одежды и украшениях, в спокойствии ее голоса. Гармония и нежность картин Ренуара – вот какое она производила впечатление. Как же она нравилась мне, как хотела бы я так же естественно нести бремя имени – одного из знатнейших, старейших во Франции. Этот дом, в холле которого я стояла сейчас – сколько поколений Де Моро он встречал в своих теплых, уютных стенах! Никакой броской роскоши, никаких попыток кому-то что-то доказать, он стоял тут, чтобы защитить своих обитателей, чтобы обнять их своими изогнутыми крыльями – западным и восточными.

Маленькие дети играли когда-то на полукруглом дворике, вымощенном квадратиками неровных камней, дети пили – пока никто из взрослых не видит – прямо из чуть облупившегося в некоторых местах фонтана, из чьей чаши через края стекала чистая вода. Прятались в многочисленных комнатах, за портьерами разномастных окон – круглых, квадратных, прямоугольных и других, повторяющих контурами глубокую арку западного крыла. Влюбленные подростки прятались от назойливых глаз или дождя за полуколоннами в арке. Здесь можно было почувствовать много веков, проведенных людьми в поисках счастья и покоя. Песок времени осыпался со стен, зелень давала новые всходы, и голубизна неба была единой и неделимой, вечной. Может быть, и мои дети когда-то будут играть тут? Может быть, всё, что случилось в прошлом, останется в прошлом? Теперь, когда Одри умерла, может быть, все можно начать заново? На моем пальце сияет прозрачный бриллиант, кольцо семьи Де Моро.

– Тебе нравится, как я выгляжу? Скажи, что ты тоже в ужасе! – обратилась я к Андре, оглянувшись на него, но мечтательная улыбка сползла с моих губ. Андре, задумчивый принц моего песочного замка, смотрел куда-то вдаль сквозь открытое окно, и я увидела, что мысли его горьки. – Что случилось?

– Их так много, – устало произнес он и прикоснулся ладонью к глазам, словно хотел скрыться, как маленький ребенок, считающий, что если он никого не видит, то никто не видит и его. Мечты рассеялись, меня втянуло в реальность, как в воронку торнадо. С улицы до нас доносились крики и шум. «Будущее неизвестно. Спросите позже». Андре вздрогнул и посмотрел на меня. Он не улыбался, но я видела, как что-то живое промелькнуло в его взгляде.

– Ты выглядишь скромницей, которая готовится расстаться с девственностью, – сказал он тихо, подойдя к зеркалу. Из отражения на меня смотрела вполне спокойная внешне (хотя это была только видимость) юная девушка достойной и даже приятной внешности. Никаких всклокоченных волос, никакой паники во взгляде. Нежное простое платье с неброским рисунком – крупные, но неяркие бирюзовые цветы. На ногах босоножки в цвет наряду, на шее – цвета слоновой кости изящное жемчужное ожерелье. В руках матери Андре я превратилась в глину, из которой слепили «что-то подходящее к случаю». Макияж, занявший столько времени, оказался совсем не ярким. Акцент был сделан лишь на глазах, для губ же подобрали естественный оттенок помады, под слоем которой не было видно, насколько они искусаны. Габриэль подошла ко мне и подала бежевый бархатный клатч.

– Что там? – спросила я.

– Ничего. Только пара носовых платков, мятные таблетки и капли от насморка.

– У меня нет насморка, – пробормотала я, тут же почувствовав, что говорю в нос. Господи, да я же для нее сплошное разочарование! Наверняка Габриэль сожалеет еще и о том, что мой французский не идеален. Славянка, подобранная непонятно где. Эти слова, которые, конечно, никто не произнес вслух, звенели в моей голове, а между тем мне нужно было как-то справиться с собой: выйти на каменный двор и улыбаться, отвечая на вопросы. Я невольно вспомнила, как в прошлый раз, гостя в этом доме, я никого не интересовала. В прошлый раз мы сбежали отсюда по лестнице западного крыла, через комнату за галереей. Тогда я, сбросив босоножки, шла по асфальту босиком. В этом же доме я всегда оказываюсь закованной в туфли на высоком каблуке.

– Пора, – произнес Марко, и я кивнула. Я часто слышала о том, как ненавидят звезды преследующих их папарацци, но никогда не думала, насколько это на самом деле неприятно – когда из-за любого угла на тебя могут выпрыгнуть с яркими фотовспышками камер. Во дворе меня ждали толстые черные объективы, плавящиеся от жары; дорогие линзы; треноги, призванные облегчить ожидание журналистов.

Конечно, они собрались здесь потому, что обыватели Парижа ждут не дождутся, когда же смогут перетрясти чье-нибудь грязное бельё, услужливо подброшенное им жёлтой прессой.

– Это нужно для семьи, – сказала Габриэль, нежно удерживая свои руки на моих плечах. – Для нашей семьи, – уточнила она, чтобы я не сомневалась в своей принадлежности к ним. Это её аванс мне, однако поверить в такое слишком сложно, для этого недостаточно просто слов, недостаточно прикосновения тонких ухоженных пальцев и ласковой улыбки, которую так щедро дарила мне Габриэль. Я же, напротив, нервно кусала губы, съедая помаду и постоянно забывала отвечать ей, тут же злясь на себя – я вовсе не хотела показаться грубой.