Дикое желание любви - Дженнифер Блейк Страница 2

Несмотря на фамилию Фицджеральд, Маркус происходил из древнего луизианского рода. Его дедушка был ирландским искателем приключений и приехал в эту страну, взяв с собой лишь шпагу и доброе имя. Но он прекрасно использовал и то, и другое, в результате чего испанская корона наградила его участком земли. Вскоре он женился на красивой французской креолке ^[6] и построил на своем участке прекрасный дом в испанском стиле, который назвал Альгамброй ^[7]. Его сын, отец Маркуса, был скорее любителем, чем искателем приключений или основателем империи. Он частенько ставил имение под удар, пока внезапно не скончался в результате несчастного случая во время езды верхом. Маркус завершил разорение, оставив на игорном столе дом и незаложенный участок земли.

Но несмотря на финансовые трудности, Маркус сохранил личное обаяние. Хорошо сложенный, отличный собеседник и изысканный танцор, поддерживающий связи по материнской линии с большинством наилучших креольских семей, он был фаворитом городских матрон. Происхождение оказалось важнее денег. Многие отцы креолы с радостью отдали бы ему в жены своих дочерей, а те, в свою очередь, были бы несказанно рады даже скудному свадебному подарку, полученному от столь завидного жениха. Если бы Кэтрин знала, что самого Маркуса не удовлетворял ни один из таких союзов, у нее было бы меньше оснований не доверять ему. Он обладал прекрасным вкусом, хорошо одевался, жил в престижном районе и, хотя не имел собственного экипажа, на вечерний или утренний прием приезжал верхом на отличном скакуне. Он умудрялся иметь все это, не получая, насколько Кэтрин знала, каких-либо значительных доходов, хотя после утраты родового имения Маркус часто с иронией говорил о своем феноменальном везении за игорным столом и на площадках для петушиных боев.

Возможно, от него снова отвернулась фортуна. Сегодня он был слишком настойчивым. Вероятно, пари, о котором он говорил, могло сильнее, чем обычно, сказаться на его кошельке. В таком случае, в событиях этого вечера явственно просматривалась воля провидения. Сначала мать Кэтрин, жалуясь на головную боль, в последний момент решила остаться дома, позволив ему сопровождать дочь и ее дуэнью в театр и на небольшой благотворительный бал, где собирали помощь сиротам Сан-Доминго ^[8]. Затем с Кэтрин случилась неприятность: с совершенно несвойственной ей неловкостью она пролила вино на свое небесно-голубое муслиновое платье прямо перед объявлением первого танца кадрили. Но было ли это просто досадной случайностью? Разве не почувствовала она в плотной толпе, как ее слегка толкнули в плечо, когда она подносила к губам бокал? Поначалу это впечатление быстро исчезло из-за волнения, но потом вернулось с новой силой, когда Кэтрин, прищурившись, внимательно посмотрела на стоявшего рядом мужчину.

Тут Маркус ухмыльнулся.

— Давай не будем ссориться из-за этого, — сказал он. — Если чувствуешь, что не можешь, значит не можешь. Не стоит больше об этом беспокоиться. Просто я ненавижу проигрывать пари. Все дело в гордости. Понимаешь?

Кэтрин действительно понимала, черт побери. Она испытывала такое же отвратительное чувство, когда ее кто-нибудь превосходил. Почти сразу же ощутив к Маркусу прилив жалости, она искренне посетовала, что не может оказать ему эту услугу. На ее губах непроизвольно появилась улыбка, и девушка отвернулась к окну.

Несмотря на то что еще стоял март, ночной воздух был теплым. Когда они пересекали одну из наиболее оживленных и ярко освещенных улиц, сквозь открытое окно с набережной доносились запахи готовящихся морепродуктов, свежего кофе, цветущих апельсиновых деревьев, смешанные с вечным запахом потрохов из тянущихся вдоль улицы сточных канав. Пара рыбаков, которых можно было узнать по низко надвинутым кепкам, просмоленным трубкам и темной загорелой коже, спотыкаясь от количества выпитого спиртного, шли по улице, во все горло распевая непристойные песни. В одной из тускло освещенных закусочных возникла драка, сопровождавшаяся звуками битого стекла и глухим стуком падающих тел. Это снова были «каинтоки», лодочники с Миссисипи. Создавалось впечатление, что жестокость и боль доставляла им наслаждение и они всегда предпочитали шум тишине. Затем через открытую дверь Кэтрин увидела женщину, которая прислонилась к стене, спрятав руки за спину. Она смеялась, запрокинув голову, открывая взорам голую шею и белую кожу груди над глубоким вырезом платья.

Указав на нее рукой, Кэтрин обратилась к Маркусу:

— Может, женщина вроде этой, — словно невзначай предположила она.

Маркус покачал головой.

— Demi-mondaine? ^[9] Нет, она должна быть леди.

— Если ее подучить манерам… — произнесла Кэтрин, не обращая внимания на возмущенный вздох и осуждающий взгляд Деде.

— Сегодня бал-маскарад квартеронов — разве ты не заметила, как мало мужчин присутствовало на нашем благотворительном балу? Со стороны попечительского совета сирот глупо было выбирать этот четверг. В течение следующих двух недель квартеронских балов не предвидится, и нет никакой уверенности, что будет еще один маскарад. А значит, или этим вечером, или никогда. — Он замолчал и вскоре продолжил: — Но пусть тебя это не волнует. Станете ли вы, леди, переживать из-за рисового пирожного, если пропустили ужин?

Vendeuse ^[10], мулатка в белой косынке и переднике, кричала, предлагая свой товар. Держа на голове накрытый поднос с calas, tout chaud ^[11], девушка остановилась, когда экипаж проезжал мимо нее, улыбнулась, сделав реверанс, и предложила Маркусу купить пакетик.

Это был удобный повод сменить тему разговора; казалось, Маркус безропотно принял отказ Кэтрин и оставшуюся часть пути говорил о другом.

Наконец экипаж остановился перед узким зданием с выходящим на улицу изящным кованым балконом. В архитектуре этого дома английский георгианский стиль удивительным образом сочетался с испанским, отчего здание не было похоже на большинство окружавших его креольских домов: вся жизнь протекала только на первом из двух этажей, а дверь парадного входа под веерообразным окном с витиеватым узором открывалась на улицу, а не вовнутрь. Нижняя часть дома была из красного кирпича, а верхнюю покрывала белая штукатурка. Этот неказистый дом словно символизировал странный брак между отцом Кэтрин, банкиром из Новой Англии, приехавшим в Новый Орлеан в последнее десятилетие восемнадцатого века и открывшим одну из первых банковских контор в городе, и ее матерью, креолкой, любительницей развлечений. После смерти Эдварда Мэйфилда Кэтрин и ее мать стали жить в доме одни, несмотря на убежденность друзей и креольской родни, что женщинам необходимо пригласить к себе одного из родственников-мужчин, который смог бы их защитить. Ивонна Мэйфилд только смеялась, утверждая, что полдюжины слуг мужчин и четыре или пять служанок, без сомнения, являлись отличной охраной для любой из них. Но Кэтрин часто сомневалась в подобных доводах. Большие семьи с многочисленными тетушками, кузенами, бабушками, дедушками, двоюродными бабушками, а также братьями и сестрами, живущими под одной крышей, в Новом Орлеане считались в порядке вещей. В таком доме всегда больше смеха, веселья и меньше одиночества для молодой девушки. Возможно, в этом случае между ней и матерью было бы не так много разногласий, а maman не проводила бы столько времени в тоске о летящих годах и морщинах в уголках глаз.