Сердце странника - Анна Климова Страница 2

— «Месть Норфет»! Вот! — пощелкав пальцами, удовлетворенно сообщил он. — Ну и не только.

— Понятно. Только не Норфет, а Нофрет. «Прекрасная юная наложница стареющего Имхотепа», — как писала Агата Кристи. Казалось бы, первопричина всех бед в семействе хранителя гробницы, но на самом деле всего лишь… Кто Нофрет, по-вашему, Жора?

— Вы что, экзамен мне решили устроить?

— Ну, нам же надо с вами о чем-то говорить! Не о погоде, в самом-то деле. А книги — самое верное средство понять, какой перед вами человек, чего он стоит и на что способен.

— Вы так думаете?

— Я всегда говорю то, что думаю. Или молчу. На крайний случай. Подобное свойство всегда отличает людей принципиальных, имеющих внутренний железный стержень. Кстати, большая редкость в любые времена — настоящая принципиальность. О чем бишь мы говорили? Ах да! О книгах Агаты Кристи. Так что там такое с Нофрет? Вы помните?

— По-моему, она наглая сука, которая получила по заслугам, — глядя ей прямо в глаза, ответил Жора.

— Слышу голос подворотни, мальчик, — старуха предостерегающе погрозила пальцем, — простительный только в том случае, если он хотя бы отражает суть обсуждаемой темы. Однако не в этом случае. Нофрет была несчастна и старалась скрыть это за насмешкой и презрением к окружающим. Когда человек становится жертвой обстоятельств, он не может придумать ничего лучшего, чем окружить себя стеной непробиваемой самоуверенности. Но, если по сути, в чем ее вина? Только в том, что она была вынуждена выйти замуж за старого скучного жреца и оказалась в откровенно враждебной обстановке. Возможно, она лишь немножко такая, как ты ее назвал. Но это скорее отражает ее способность к сопротивлению. Или, по-твоему, женщина не должна сопротивляться? Хоть в какой-то мере?

— Я думаю, женщине следует быть очень осторожной, а не самоуверенной. Самоуверенность губит женщину.

— Самоуверенность сгубит любого. Не только женщину. И вдвойне самоуверен тот, кто приписывает это качество только женщине.

Пришелец засмеялся.

— А вы мне нравитесь! Вы боевая. Наверное, и про войну расскажете?

— Не расскажу, — поджав губы, ответила Анжелика Федоровна. — Потому что войну мы пережили в эвакуации. И вы, кстати, зря ехидничаете. Вы даже представить себе не можете, насколько было тяжкое то время.

— А сейчас нам, значит, легко?

— Во всяком случае, легче, чем тогда. Да, послушайте! Совсем забыла. Вы, быть может, хотите чаю?

— Чаю, говорите? — недобро усмехнувшись, покачал головой гость, в душе которого бушевала непонятная даже ему буря.

— Да. Я предложила бы вам раньше, но уж очень увлеклась разговором.

— Чаю, чаю, чаю, — нараспев, произнес он, проводя пальцем по корешкам книг, стоявших в шкафу. — Не хочу я вашего чаю. Не хо-чу.

— Чего же вы тогда хотите? — удивилась старуха.

Жору пробрала дрожь. Он неожиданно ощутил всю «неуютность» своего положения и всю беспричинность злости, ставшей его недоброй спутницей в последние несколько месяцев.

Пребывая до сих пор в каком-то сумрачно-решительном и даже злобном состоянии, тут он неожиданно споткнулся. Идя сюда, у него было непреклонное желание добиться своего любым способом. Длительные размышления, в которых неизменно присутствовала какая-то дикая, извращенная логика, привели к тому, что Жора стал считать Кристину своей самой большой должницей. Он просто ослеп от этой яркой мысли. А все потому, что относился к особой категории людей, привыкших наделять каждого собственными пороками. Такие люди смотрят на мир через странный туман, застилающий их мозги и глаза. Туман этот обычно состоял из летучей дисперсии раздутого самомнения, гнусной мизантропии, вздорного характера и просто дурного настроения, которое на ком-то обязательно надо сорвать. Этот ядовитый дым, как кривое зеркало, коверкал, дробил, вытягивал, перекручивал, сплющивал и измельчал реальность, заставляя того, кто попал под его действие, видеть мир в ином, уродливом свете. Жизнь для такого человека становилась мукой, потому что он переставал ей радоваться, ведя вместо этого безуспешную борьбу за собственное Я, на которое никто и не думал покушаться. Эти люди — первые скандалисты в очереди. Они с удовольствием затевают ссоры в переполненном транспорте. У них «четкие принципы» относительно уличных попрошаек. Они мастаки негромко, но вполне отчетливо поносить окружающих, выражаясь при этом в третьем лице. У них прекрасно развита фантазия, позволяющая им предполагать, домысливать и, наконец, видеть в ближнем своем самое худшее. Такие люди отравляют воздух вокруг себя, коверкают жизни, ломают судьбы, крушат надежды и остаются вполне довольны собой, потому что в любой ситуации видят только себя и свою правоту.

До сего момента Жора не замечал уродства своей больной души. Он не находил ничего дурного в своих прихотях и желаниях, потому что, кроме них, все остальное не имело для него ни малейшего значения. Жора жил, словно вел азартную игру, из которой хотел выйти победителем при любом раскладе, но которая, в свою очередь, не отпускала его, превратив в своего раба. И вот ненормальная старуха, которая даже не поинтересовалась, с какой стати он оказался в ее квартире, запросто заставила его почувствовать нечто похожее на стыд — чувство, давно им забытое. Она напоминала ему старую школьную преподавательницу, которая учила его складывать 2 и 2 и открывала глаза на простые истины. Она разрушила кокон бесчувственности, в который однажды он заключил себя. Как это могло случиться? Что она сделала? Как ухитрилась так ловко притупить его решительную, жгучую злость? Притупить настолько, что ему вдруг захотелось бежать отсюда куда глаза глядят. Бежать, бросив все: снятую квартиру, из которой хозяйка давно грозилась выгнать за неуплату, вещи, немногочисленных дружков, мелкие делишки, обеспечивавшие его скудными денежными знаками. Бежать туда, где его не знали…

Простая, ясная цель, с которой Жора шел сюда, испустила дух, обмякла и уже не казалась значительной. Он перестал чувствовать себя хозяином положения. Мелкое дрожащее беспокойство постепенно овладевало его чувствами. Жора на мгновение, на бесконечно короткий миг увидел себя со стороны в чужой квартире беседующим с незнакомой пожилой женщиной, даже не подозревавшей о его истинном обличье, совершенно отличном от того, которое она видела, и ему стало тоскливо. Тоскливо и одиноко, как заключенному в тюремной камере, ключи от которой давным-давно потеряны. Кто мог знать, кто мог видеть, кто мог слышать то, что происходило за толстыми стенами его собственной «одиночки»? Никто. Кроме старухи, почему-то знавшей о нем больше, чем он сам. Во всяком случае, ему так показалось. Ведь если бы она закричала на него, потребовала убраться из квартиры или начала угрожать милицией, Жора нашел бы применение тому предмету, который прятал за поясом.

Он подошел к старухе вплотную и присел на корточки, уцепившись в подлокотники ее кресла.

— Вас что-то беспокоит? Вы смотрите на меня так, словно вас мучает какой-то вопрос, но вы не решаетесь его задать, — спокойно заметила она.