Осенняя женщина - Анна Климова Страница 2

— Чай-то подавать цi як? — Зойка, двадцатилетияя пышка, заглянула в гостиную, где в полном молчании все слушали официальный и немного негодующий голос политического обозревателя «Маяка», клеймившего американскую военщину, расстрелявшую демонстрацию в Панаме.

Анжелика Федоровна тихо встала и вытолкнула ее за дверь.

— Зоя, совсем излишне врываться так. Вы могли бы подойти ко мне и тихо спросить.

— Я и спросила, — шмыгнула та носом. Полное веснушчатое лицо деревенской девицы, над которым парил крахмальный чепчик, вызывало у Анжелики непозволительное для советской певицы и жены партийного деятеля желание крепко приложить к нему руку.

Анжелика уже не помнила, кто рекомендовал Зойку. Девица попалась на редкость неотесанная. И своевольная. Ну да это ничего. Именно из таких получались отменные домработницы.

— Вы не спросили, вы протрубили это, как слон в зоопарке, — выговорила ей Анжелика, поправляя прическу у огромного зеркала.

— Я жа не виноватая, што у мяне голос таки.

— Господи, когда ты научишься говорить по-человечески! — в минуты особенного раздражения Анжелика не замечала, как переходила на «ты». — Все, хватит со мной препираться. Пирог готов?

— Ужо дауно стыне.

— Подай через минут десять. Только без этих твоих трубных звуков. Принесла приборы, поставила и свободна. Ни звука. Чашками не грохотать.

— Лика! Послушай! Каковы мерзавцы! Что делают! — в дверях появился Михаил Степанович. — Эти янки захватили Панамский канал и имеют наглость стрелять в безоружных людей! Безобразие какое! Зоечка, что это вы тут? Идите к нам, послушайте. Вам это тоже будет полезно.

— Мишенька, у Зои много дел, — с деревянной улыбкой Анжелика оттерла горничную в сторону.

— Сделает она свои дела. Сделает. Идемте.

Хозяин сам втащил Зойку в комнату и усадил в кожаное кресло рядом с председателем городского партийного комитета. Зойка краснела, комкала кончиками пальцев краешек передника и стреляла влажными телячьими глазами в собравшихся мужчин.

«Выгоню, — уже не впервые подумала Анжелика, нервно покусывая внутреннюю часть губы. — А мой тоже хорош! Притащил эту корову прямо к гостям».

— Где вы нашли это непосредственное чудо? — осведомилась потом жена одного из Мишиных друзей-писателей.

— О, она у нас не надолго, — сухо рассмеялась Анжелика. Она сама в это тогда верила.

Зойка же словно чувствовала намерения хозяйки, старалась по дому еще больше. Изгнать ее никак не получалось. Решительно невозможно было выставить эту особу, которая так быстро справлялась и со стиркой, и с готовкой, и с уборкой квартиры. Да еще дачу успевала привести в порядок к летнему сезону. Этого у Зойки было не отнять. Работала за троих. А потом уж недосуг было следить за ней. А следовало бы.

— Ох, следовало… — проскрипела старуха, качая головой. — Обленилась. Обнаглела. Гадости в лицо не стесняется говорить. И герань эта… Знает же, что не люблю мещанство. Все равно разводит, дура деревенская.

Анжелика Федоровна принялась методично обрывать с цветка листья, с отвращением вдыхая приторный запах.

Уже приступая к третьему горшку, она вдруг вспомнила, зачем рискнула подняться. Фотографии! Сотни фотокарточек — единственные свидетельства того, что когда-то она была не такой, как сейчас. И жизнь была другой, и люди. Зоя — вот уж садистка! — отняла эти свидетельства, чтобы Анжелика Федоровна не помнила себя другой, чтобы и дальше можно было издеваться над ней, ежеминутно подчеркивая ее старческую немощность.

— Ты еще меня не знаешь, корова! Еще не знаешь, — довольно прошамкала Анжелика Федоровна и, держась за стулья, направила свои голые иссохшие ступни в темный коридор.

Удивительно, но когда Миша получил эту квартиру, коридор не казался ей таким длинным.

Она вошла сюда элегантная, стройная и счастливая, держа в руках только ридикюль. Они не были первыми владельцами, поэтому в воздухе, несмотря на гулкость пустых комнат, еще витал запах чужой жизни. Миша без конца болтал о «важном партийном человеке», который жил здесь раньше, но отправился на повышение в Москву, о влиятельных соседях… Она его не слушала. Она прислушивалась к себе и своим ощущениям. Была ли она счастлива? Скорее, довольна. Ставка, которую она сделала на комсомольского вожака Михаила Заболотского, вполне оправдала себя. Несмотря на весь скептицизм родителей.

«Да, редко кто может лизать задницы так, как этот твой Миша», — говорил отец, с отвращением отбрасывая на середину стола республиканскую газету, в которой напечатали очередную статейку комсомольского вожака. — Трескучие фразы, пыль в глаза и тонны елея — вот чем пользуется твой муженек».

«Зато он подает надежды, — вступилась за зятя мать. — А ты как был преподавателем консерватории в тридцать лет, так им и просидишь до пенсии».

«И просижу. Но зато мне не будет стыдно за себя и за то, что я делал!»

Анжелика не спорила и не возражала, как поступала все свои девичьи годы. Потому что так ее воспитали. Но она сделала свой выбор, тем более что в ее возрасте девушкам вредно было привередничать. Все-таки тогда ей уже исполнилось 27 лет, а замужем она еще не была. Все как-то не получалось с этим.

Миша увидел ее на одном концерте после какого-то там по счету партийного съезда в январе пятьдесят шестого. Она даже помнила ту песню, которую исполняла тогда. Она пела арию Кармен. Пела на французском, так как организаторы концерта сочли, что слова «У любви как у пташки крылья» на таком высоком и важном мероприятии звучали бы весьма фривольно. А французский был безопасен. Язык Наполеона и де Голля высокое собрание функционеров не ведало.

«Eamour est un oiseau rebelle», — нежно выводила Анжелика, глядя на молодого, но уже с проседью на висках зрителя во втором ряду, избрав его в качестве спасительного маяка в безбрежном море скучающих лиц. Своим почти вдохновенным вниманием он выгодно отличался от стариков в первом ряду, ожидавших более понятных им песен про Катюшу и клен кудрявый. После концерта молодой человек нашел ее за кулисами, застенчиво представился и выразил ей свое восхищение. И хотя их не постигла киношная романтика с запрокидыванием головы и жадным поцелуем, но…

— Он меня любил, — усмехнулась беззубым ртом старуха, медленно двигаясь к своей цели в конце бесконечно длинного коридора. — А тебя, корова, нет. Ты была его слабостью. Мимолетным увлечением. У мужчин всегда есть слабости и увлечения. На то они и мужчины. А любил он меня. Слышишь, корова? Я могла бы тебя выгнать сразу. Могла бы. Но тогда ты не чувствовала бы себя виноватой. А ты должна была чувствовать свою вину постоянно. Смотреть мне в глаза каждый день и молча просить прощения. Но терпению моему приходит конец. Ты вылетишь отсюда, как пробка, корова! Дай мне только добраться до моих фотографий.