До того как - Анна Тодд Страница 2

* * *

Церковь переполнена, на скамьях нет свободного места. Все собрались жарким июльским днем воздать хвалу Господу. Так каждую неделю приходят одни и те же люди, которых я помню по именам и фамилиям.

В этом маленьком приходе моя семья – как короли.

Младшая сестренка сидит рядом, в переднем ряду, и ковыряет старое расщепленное дерево скамьи. Недавно церковь получила грант на ремонт интерьера, а мы, молодые, собираем пожертвования. На этой неделе нам поручено найти краску и обновить скамьи. Я вечерами ходила от одного магазина хозтоваров к другому.

Словно в подтверждение тщетности моих усилий, раздается тихий щелчок – Сесили оторвала щепку. Ногти у нее окрашены в розовый, в тон бантику в темно-каштановых волосах, но сколько же в ней тяги к разрушению!

– Сесили, не надо, нам их на следующей неделе красить. – Бережно беру ее за маленькие ручонки, и она слегка дуется. – Можешь вместе с нами их покрасить, и они будут как новые. Тебе же нравится красить?

Улыбаюсь, и сестренка улыбается в ответ. У нее нет одного зубика, и это смотрится очень мило. Сесили кивает, тряхнув кудряшками. Мама эти кудряшки ей все утро накручивала.

Пастор заканчивает проповедь, и мои родители, взявшись за руки, идут в переднюю часть церкви. В голове гудят слова о грехе и вечных муках, а по спине скатываются капельки пота. В церкви так жарко, что у мамы уже потекли тоналка и тушь. На следующей неделе поставят кондиционер… по крайней мере, должны поставить. Даже я не выдержу службы в такой духоте. Скажусь в следующий раз больной и не приду.

После службы мама подходит к жене пастора поговорить. Мама восхищается этой женщиной, очень, пожалуй, даже чересчур. Полин, первая леди нашей церкви, весьма суровая особа, не обремененная сочувствием к окружающим. Потому, наверное, маму и тянет к ней.

Машу рукой Томасу, единственному моему ровеснику в молодежной группе. Проходя мимо, он – вместе с семьей, спешащей с остальными на свежий воздух, – машет мне в ответ. Я утираю потные ладони о бледно-голубое платье.

– Отведешь Сесили к машине? – просит папа, улыбаясь мне с пониманием.

Он хочет отвлечь маму от разговора. Мама – из тех женщин, что могут с тобой три раза попрощаться, но продолжают после этого говорить, говорить, говорить…

Тут я в папу: он может сказать всего пару слов, и в них будет содержания куда больше. Папа, кстати, очень гордится, что я вся в него: мне достались его тихий нрав, темные волосы, светло-голубые глаза (самые заметные черты) и даже рост. Точнее, отсутствие роста: мы едва ли достигаем пяти с половиной футов, хотя папа все же чуточку выше меня. Мама дразнит, что Сесили годам так к десяти перерастет нас обоих.

Кивнув папе, беру сестренку за руку. Она забегает вперед, маленькая и юркая, протискивается к выходу через толпу. Хочу остановить ее, но Сесили оборачивается и одаривает меня широкой улыбкой. Остается бежать за ней следом. Проносимся вниз по крыльцу, летим к лужайке. Сесили огибает пожилую пару и с визгом уходит от столкновения с Тайлером Кентоном, самым вредным мальчишкой в приходе. Я смеюсь. Солнце ярко светит в глаза, воздух наполняет легкие. Бегу все быстрее, пока Сесили, споткнувшись, не падает на газон. Опускаюсь рядом на колени, убираю волосы у сестренки с лица. На глазах у Сесили набухают слезы, нижняя губа дрожит.

– Платье… – Белое платьишко и правда в зеленых пятнах от сока травы. – Пропало!

Она хочет спрятать личико в грязные ладошки, но я перехватываю ей руки.

– Ничего оно не пропало, – улыбаясь, тихо говорю я. – Отстираем.

Пальцем утираю слезинку у нее со щеки. Сестренка хлюпает носом, не верит.

– У меня такое уже бывало. Раз тридцать, наверное, – заверяю Сесили, лгу ей.

Она с трудом улыбается и отвечает:

– Неправда. – Ну вот, раскусила.

Тогда я обнимаю ее и помогаю встать. Оглядываю ее бледные ручонки: не пропустила ли чего, нет ли царапины. Веду Сесили обратно к церкви, на парковку. Родители как раз вышли; значит, папе наконец удалось оторвать маму от сплетен.

По дороге домой мы с Сесили сидим на заднем сиденье, и я рисую маленьких бабочек в ее любимой раскраске. Папа с мамой обсуждают проблему: к нам в мусорные баки повадились лазить еноты. Наконец он останавливается на подъездной дорожке, но мотор не глушит. Сесили целует меня в щеку и вылезает из салона. Я обнимаю маму, папа треплет меня по щеке и позволяет сесть на водительское место.

– Ты сегодня давай аккуратней, мушка, – говорит папа. – Солнце светит, людей на улице много.

Он щурится и прикрывает глаза ладонью. Денек и впрямь солнечный, такого давненько в Хэмпстеде не было. Жара была, да, но не солнце. Кивнув, обещаю папе быть осторожной.

Покинув пределы района, переключаю радио на другую волну и прибавляю громкость. Подпеваю исполнителям по дороге в центр города. Мне нужно посетить три магазина и собрать с каждого владельца по три банки краски. В общем-то, и по одной получить – уже радость, однако я задалась целью собрать именно по три. Тогда хватит покрасить в церкви все, что надо.

Первый магазин на пути – «Малярная лавка Марка», самый дешевый в городе. У владельца очень хорошая репутация. Парковка почти пуста, на ней только старинная машина цвета «яблоко в карамели» да минивэн. Сам магазин старый, вывеска погнута. Открываю скрипучую дверь, звенит колокольчик. С картонной коробки мне под ноги спрыгивает кот. Погладив этот меховой комочек, иду к стойке.

Внутри так же неопрятно, как и снаружи. В таком бардаке я не сразу примечаю парнишку за стойкой, а увидев, немного пугаюсь. Он высокий, широкоплечий, словно годами занимался спортом.

– Марк… – начинаю я и запинаюсь, забыв фамилию. Все зовут его просто Марк.

– Я Марк, – произносит кто-то из-за спины парня-спортсмена. Заглядываю ему за спину и вижу другого парня – тот сидит в кресле позади стойки. Одетый во все черное, он смотрится худее помощника, но в то же время кажется крупней. Длинные черные волосы падают ему на глаза. На руках у него татуировки, словно пятна растекшихся в море смуглой кожи чернил.

Мне такие, как он, не нравятся, но вместо того, чтобы мысленно осудить парня, я про себя отмечаю, какие все вокруг загорелые.

– Не он, а я, – звучит третий голос. Рядом со вторым мальчиком еще один, среднего роста, худощавый, стриженный под машинку. – Я, правда, Марк-младший. Если ты к моему старику, то его сегодня нет.

У третьего парня тоже татуировки, но они куда упорядоченней, чем у его патлатого приятеля. А еще у него проколота бровь. Помню, как однажды попросила разрешения у родителей проколоть пупок. До сих пор смешно вспоминать их испуганные лица.

– Зато он лучший из двух Марков, – медленно и нараспев, глубоким голосом произносит патлатый. Улыбается, и на щеках у него появляются симпатичные глубокие ямочки.

Едва ли это заявление – правда. Я смеюсь и, дразня мальчишек, говорю: