Дерево ангелов - Пенни Самнер Страница 2

— А дети? — не унималась Катя. — Сколько детей будет у Нины?

Но тут Нина вылезла из-под стола.

— Не верю я насчет дома! — свирепо заявила она. — И все расскажу маме!

Хотя в ту пору гадания и спиритические сеансы были необычайно популярны в светском обществе Москвы и Петербурга — и даже, поговаривали, при царском дворе, — мама не одобряла этих затей. Но в этот момент вошла прислуга и начала выносить стулья на лужайку.

Была такая приговорка для игры в ладушки: «Невеста в карете, невеста на крылечке, невеста в храме с венцом в волосах». Глядя на праздничный торт, стоящий на буфете, Нина невольно мурлыкала себе под нос эти слова. Чтобы испечь торт, понадобилось целых два дня, а яиц в него пошло больше дюжины; белки и желтки взбивали отдельно, белки — до тех пор, пока они не превратились в хлопья сахарного снега. Затем — изюм, сливы, цукаты, вымоченные в коньяке. Но теперь, когда торт был готов, сильнее всего пахло марципаном, ведь из теста состояла только самая сердцевина торта, покрытая дюймовым слоем марципана и затейливо украшенная миндалем и обсахаренными вишнями. Последний штрих — розовая лента вокруг основания, заказанная по весеннему каталогу «Мейплз» и присланная из Лондона. В той же посылке доставили крашеный шифон для мамы, Катины платья и отрезы синего и белого хлопка для Нининой матроски. Нине тоже хотелось шифоновое платье, но мама сказала, что нужно потерпеть, пока ей исполнится семнадцать. Оставалось еще шесть лет.

Там, где лента на торте была завязана бантом, краснели две сахарные вишенки, точно два глаза, а рядом виднелась еще пара глаз — миндальных. Вишенки были глазами Катиного жениха, Дмитрия Борисовича (у которого в действительности был нос вишневого цвета), а миндаль — глазами Кати. Первые глядели прямо в комнату, а вторые — в сторону, сквозь стену столовой и дальше, через сад, за край долины. Такой взгляд появился у Кати с того утра, когда папа объявил домочадцам о предстоящей помолвке старшей дочери. Дарья с кухаркой тут же стали отмерять засахаренные фрукты, замочили изюм. Аромат горячего коньяка усыпил Нину; проснулась она под звяканье металлических гирь на весах и тихий голос Дарьи:

— Так что не думай, Екатерина, будто таким способом ты сможешь уберечься от интересного положения, как это делают крестьянки. — Экономка злорадно рассмеялась. — Потому-то в церкви отец Сергий и не пускает их поближе к алтарю. Теперь ты знаешь. Свиньи! Вечно норовят изваляться в собственном дерьме.

Катя очень медленно встала — и влепила экономке пощечину. После этого у нее и появился этот взгляд — поверх людей и даже, как порой думала Нина, поверх всей России.

_____

На веранде яркие цветы в горшках начали никнуть от жары, и жена старшего садовника поливала их; там, где она проходила, трава сверкала алмазной росой. Слева от Нины луг перед усадьбой спускался мимо огородов и оранжереи, за которой начинался сад, где росли яблони, груши, вишни. С одного края, позади дома, к саду примыкало Северное поле, а с другого раскинулось Южное поле, которое, идя под гору, в конце концов упиралось в речку. На другом берегу ее, за ивами и пчелиными ульями, начинались настоящие поля.

— Эй, вы, пошевеливайтесь! — добродушно прикрикнул садовник на мальчишек, разравнивающих гравий на подъездной дороге.

Скоро начнут подъезжать экипажи, сворачивая на развилке направо; левый поворот вел к городу, лежащему в трех милях.

Усадьбу построил папин дед, человек недюжинного ума, но большой чудак; весь дом возвели на одной плоскости из-за того, что его мать в детстве упала на лестнице и потом всю жизнь прихрамывала. В то время всякий гость, подъезжая к развилке, мог с уверенностью судить о настроении хозяина усадьбы: если тот пребывал в добром расположении духа, на передней веранде высоко на флагштоке реял флаг; если же хозяин хандрил и не желал никого видеть, флаг был спущен. Флагшток давным-давно сняли, зато на стене задней веранды до сих пор сохранилась фреска, написанная одним крепостным, талантливым живописцем. Цвета поблекли, местами стерлись, но фреска все еще была прекрасна — причудливый сад с пальмой, такой же, как в оранжерее (никто не знал уже, что появилось первым — настоящая пальма или ее изображение), с невиданными птицами и цветами.

Под сиренью в дальнем конце передней лужайки, там, где начиналась подъездная аллея, поставили столы. Большие уже были накрыты кружевными скатертями; кухарка в переднике нежно разглаживала простую белую скатерть на одном из столов поменьше. Стоящая рядом с ней женщина держала муслиновую шаль, которая должна была уберечь торт от ос. Нина, подсматривающая из окна, прижалась к ставням, когда двое мужиков, пошатываясь, вышли из парадной двери и, сойдя по ступеням веранды, понесли драгоценную ношу по мокрой траве. «Ай!» — взвизгнула кухарка, когда они споткнулись. Но торт не пострадал, его водрузили на столик, и кухарка тут же забыла о нем, принявшись бранить красномордую девку: если хоть одна тарелка из дрезденского фарфора будет разбита, кому-то здорово попадет. Муслиновая шаль взлетела к синему небу и вуалью опустилась на торт.

Всего было семь столов: один — под торт, два — для детей с гувернантками и нянями, и еще четыре, сдвинутые вместе, — для гостей. Нина была уже достаточно большая, чтобы сидеть со взрослыми, хотя и не такая большая, чтобы пить вино. Правда, папа дал ей пригубить шампанского, когда разговлялись после Петрова поста; в носу у нее защекотало от пузырьков. Но когда Нина спросила, можно ли ей сегодня попробовать вина, мама покачала головой.

Утром перед завтраком мужики принесли в ведрах лед из пещеры. Подле каждого стола стояло по два ведра, и во льду, на листьях салата, лежали осетровая икра, речные раки, копченая лососина. Разумеется, имелись специальные ножи и вилки для рыбы, однако в дальнем конце стола престарелая графиня Грекова невозмутимо ела лососину столовой ложкой. Мама была очень привязана к графине, которая в молодости прославилась как хозяйка литературных и художественных салонов. Глядя на графиню теперь, Нина невольно дивилась тому, что никто не выбранит ее за ложку и за ее желтые зубы. Впрочем, Нина слыхала, как тетя Лена говорила своей соседке, что почтенную графиню давно уже не волнует, что о ней думают люди, так что брани не брани — толку все равно не будет.

На другом конце стола зашел разговор об императрице-матери, которая уехала в Англию на похороны Эдварда Седьмого. Говорили, что она останется на лето в Англии. Еще говорили, что новый король, Георг Пятый, настолько похож лицом на императора, что они кажутся скорее родными братьями, чем кузенами. А затем державные кузены вылетели у всех из головы — Дарья хлопнула в ладоши, и девушки кинулись переменять блюда: тарелки из-под рыбы убрали, а их место заняли блюда с телятиной в сухарях с грибами, а также бараньи отбивные с изюмом, жареный гусь с яблоками и утка, покрытая апельсиновой и лаймовой глазурью.

Нина любила поесть, и у нее слюнки потекли при виде бараньих отбивных… но в конце концов она попросила себе гуся — из-за кожи. Гарниром служили жареная картошка, молодая морковь, приправленная медом, и жареная красная капуста с миндальной стружкой. В середине стола стояла пирамида из творога, а рядом, в листьях мяты, возвышалась стопка блинов. Блины Нина любила даже больше, чем гусятину, поэтому, не доев то, что было у нее в тарелке, она тайком отправила остальное под стол, где этого только и дожидалась Кукуша, зловредная такса графини.