Подтяжка - Патрик Санчес Страница 2

Сую ноги в тапочки, накидываю на плечи халат. По пути вниз останавливаюсь у термостата и поворачиваю регулятор температуры еще на пару делений. Включив на кухне кофейник, я завожу свой обычный утренний внутренний диалог: «Ну почему, скажи, ты согласилась переехать в Стерлинг?» — спрашиваю себя. — «Потому что хотела просторный дом с задним двором по приемлемой цене… и чтобы Джоди училась в хорошей школе», — сама же и отвечаю. Мне здесь действительно нравится, все эти новостройки — дома, торговые центры… относительное отсутствие бродяг. Но когда приходится просыпаться в пять тридцать утра и готовиться к полуторачасовому путешествию в город, то волей-неволей начинаешь сомневаться в правильности принятого решения. Город Стерлинг в штате Виргиния расположен всего в тридцати, или около того, милях к западу от Вашингтона, но пробки часа-пик и толчея на парковке «Лизберг Пайк» превращают их во все сто.

Кофе готов. Наливаю себе чашку, но кофейник не выключаю — оставляю Джиму, сама же иду пить кофе в чулан и устраиваюсь там в кресле у окна. Это одно из тех уродливых кресел «ленивцев» с откидной спинкой, модных в 80-е. Даже рычаг сбоку есть и все такое. Сегодня я не поставила бы его в своем доме, но эта старая махина довольно удобна, и я смирилась с ее существованием ради ритуала курения. Совсем чуточку приоткрываю окно, стучу пачкой «Мальборо лайтс» по ладони и вытягиваю сигарету. Прикуриваю от позолоченной зажигалки, которую Нора, моя лучшая подруга и коллега, подарила мне на прошлое Рождество. Сама Нора не курит, но она — одна из немногих, кто не достает меня увещеваниями на тему «брось это вредное занятие». Я делаю первую затяжку — на рассвете нет ничего лучше чашки кофе и сигареты. Только если мне удастся избавиться от рассветов, я, может, и смогу бросить курить. Откинувшись в кресле, я чувствую, как из приоткрытого окна течет струя холодного воздуха. Терпеть не могу подниматься рано, но уж если я выбралась из постели, приготовила кофе, а в пепельнице на подоконнике дымится сигарета — то значит, мой мир в порядке. По крайней мере, в нем наступает спокойствие. Джим и Джоди будут спать еще час. Это мое время: не надо идти и помогать Джиму, растерявшемуся в попытке подобрать к брюкам рубашку, Джоди не ворчит, требуя от меня бросить курить, не болтает об ущемлении прав женщин, а чертова собака не заливается лаем в гостиной перед окном.

Я затягиваюсь во второй раз, и тут слышится, что наверху затопал Джим. Странно — обычно он крепко спит до тех пор, пока в шесть тридцать не включится его будильник. Представляю, как он в трусах с дыркой (а то и двумя) бредет в ванную. Это напоминает мне о том, что пришло время перебрать ящик комода, где Джим хранит свое исподнее, и отыскать все порванное или запятнанное. Господь свидетель — мой муж будет носить белье, в каком бы оно ни было состоянии, пока не вмешаюсь я. Не раз он продевал ногу в прореху, будучи уверен, что это отверстие для ноги, ничего не заметив, надевал брюки поверх изношенных трусов.

Должно быть, этим утром Джим проснулся разбитым, так как вчера пришел домой далеко за полночь. В последнее время ему приходится задерживаться на работе куда чаще, чем раньше, по крайней мере он так говорит. Сначала я ему верила и вроде бы не видела причин сомневаться в его словах. Вот уже десять лет Джим служит в одной и той же фирме и, бывает, засиживается за работой допоздна даже на выходных — ничего необычного в этом нет. Но впервые аврал затянулся так надолго. Сейчас январь, а задерживаться на службе он начал, насколько я помню, еще до дня Благодарения. Когда на ум внезапно приходит мысль о том, что у Джима, быть может, роман на стороне, меня разбирает смех. Даже подозрения сами по себе кажутся забавными — не могу представить, что где-то есть женщины, горящие желанием лечь с ним в постель. Он не урод, но со дня нашей свадьбы, а поженились мы больше пятнадцати лет назад, изрядно потолстел (впрочем, как и я), завел на макушке небольшую плешь и, боже, молюсь, чтобы он проредил эти брови. Нам обоим — по тридцать шесть. Да, мы с ним ровесники, более того — одноклассники; знакомы с детства, но до старших классов в Робинсоне особо не общались. Мы начали встречаться сразу перед выпускным вечером, а по окончании школы то сходились, то расходились. Мне кажется, в те времена мы были по-настоящему влюблены друг в друга, хотя свадьбы вовсе не планировали. Однако, когда на втором курсе университета Джорджа Мейсона я узнала, что беременна… другого пути не было. Мы были так молоды и так беспечны. Помню, кто-то из нас во время очередного свидания произнес: «Ой, ну давай без презерватива, ну, только разочек! Какая разница?» Не помню, кто именно это сказал — я или он, но, как оказалось, разница была огромная. Мне бы следовало тогда пить противозачаточные, но так как я жила на средства родителей и пользовалась их медицинской страховкой, то не могла купить таблетки, ведь предки бы точно об этом узнали. Я и о беременности-то им рассказала только после свадьбы, хотя, бьюсь об заклад, они обо всем и сами догадались, ведь я настаивала на том, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. По сей день ни отец, ни мать ни словом не обмолвились по поводу того, что Джоди родилась всего через шесть месяцев после свадьбы, как будто три с половиной кило для недоношенного ребенка — дело нормальное. Ни словом! Ну не смешно ли? Добро пожаловать в мой мир.

Затянувшись еще несколько раз, я тушу сигарету в пепельнице, закрываю окно, делаю последний глоток кофе и поднимаюсь наверх, чтобы принять душ. Мой утренний ритуал я проделываю с элегантной сдержанностью — принимаю душ, одеваюсь и совсем немного прихорашиваюсь, чтобы к шести тридцати выйти из дома в относительно приличном виде.

— Подъем! Подъем! Подъем! — выкрикиваю я бодрым голосом, направляясь к лестнице, ведущей на первый этаж, и мимоходом заглянув в комнату Джоди. — Уже шесть тридцать, милая. Поднимайся.

Ранним утром дочь выглядит такой милашкой. Спросонья у нее нет сил на болтовню о вегетарианстве или на разъяснения, что мы (то есть я, ее отец и все граждане Америки) несем личную ответственность за все беды мира. Когда ранним утром я наблюдаю за пробуждением Джоди, за ее попытками выбраться из постели, я вижу все ту же маленькую девочку, которую когда-то носила на руках. Я скучаю по ней.

— О'кей, — отвечает мне дочь сонным голосом. — Встаю.

— Хорошего тебе дня, милая, — произношу я уже из коридора, рассчитывая на то, что Джим уж точно поднимет и соберет дочь в школу, прежде чем сам уйдет на работу. Конечно, этого мало для хорошей матери, но я стремлюсь хотя бы к какому-то общению с дочерью утром, пока мне не приходит пора торопиться. Не желаю, чтобы, просыпаясь каждый день, дочь видела, что мамы дома нет. Если бы это меня не беспокоило, то я позволила бы Джиму будить дочь самостоятельно. Ему везет, он работает неподалеку от дома в Рестоне, в Вирджинии, ему не надо подниматься ни свет ни заря, чтобы добраться до офиса.

— Люблю тебя, — добавляю я прежде, чем спуститься на первый этаж за бутылкой воды и бананом (этот диетический завтрак я употреблю по пути на работу) и выйти в январский холод, начав тем самым свой трудовой день.