Единственная и неповторимая - Мелани Джордж Страница 2

Он напустил на себя задумчивость и взялся за бумаги.

– Ты, как всегда, развлекаешься, а я должен сегодня многое сделать. Ты знаешь, где дверь.

– О нет, так легко ты от меня не отделаешься. – Слова Энтони прозвучали как погребальный звон над свежей могилой Алека. В длинном списке раздражающих качеств Энтони фигурировала способность этого сукина сына вцепиться мертвой хваткой в свою жертву и не выпускать ее, пока не выскажет все, что намеревался.

– Итак, о чем же мы говорили? – устало спросил Алек, не отрывая взгляда от бумаг.

– Об отсутствии твоего благотворительного вклада в общество, – последовал резкий ответ.

Алек медленно поднял голову и посмотрел на Энтони поверх стопки бумаг. Не оставил ли его приятель свой рассудок вместе с пальто у входной двери?

– Об отсутствии моего благотворительного вклада? Что ты придумал на этот раз?

– Это не выдумка, старик, а скорее… моя миссия. – Энтони присел на угол письменного стола. – Благотворительность стала сейчас всеобщим увлечением. Общество нашло новый способ развлекаться, хотя никто из этих глупых олухов понятия не имеет об истинной благотворительности.

Алек хотел напомнить Энтони, что его понятие об этом предмете мало чем отличается от общепринятого, однако не стал этого делать, поскольку тогда Уитфилд пустится в заумные рассуждения и они никогда не расстанутся. Такая перспектива заставила Алека содрогнуться. Беспокоясь за свое душевное равновесие, он воздержался от комментариев и ждал, надеясь на скорое и безболезненное окончание своих мучений.

Однако ничто не могло поколебать решимость Энтони.

– Половина светских бездельников считает, что, нанимая слуг, чтобы те выполняли все их капризы, они уже занимаются благотворительностью.

– Совсем как ты, Уитфилд, – сухо заметил Алек.

Энтони фыркнул и разгладил мнимую морщинку на лацкане своего изысканного вечернего сюртука.

– Будь добр, не перебивай меня. Итак, о чем я? Ах да… при этом они стараются перещеголять друг друга. Все это выглядит достаточно забавно.

Алек подавил зевоту.

– Представляю.

Энтони посмотрел на него, однако проигнорировал сарказм.

– Меня тоже заставили принять участие в благотворительности. Каждый должен по возможности помочь менее обеспеченным.

Алек приподнял бровь.

– Кажется, я наблюдаю один из признаков приближения конца света.

– Поскольку в последние дни ты полностью отгородился от внешнего мира, я решил сообщать тебе, что происходит за стенами этого дома, – продолжил Энтони.

– Твои разговоры всегда вызывают у меня головокружение. А теперь, если не возражаешь… – Алек многозначительно посмотрел на дверь.

– Разве ты не слышал, что я сказал?

Алек понял, что нечего и мечтать выставить друга вон. Опустив изучаемые бумаги на стол, он спокойно положил руки поверх них.

– Я внимательно выслушал тебя. И чего ты добиваешься от меня? Если речь идет о пожертвовании, так почему бы прямо не сказать об этом?

Открыв выдвижной ящик стола, Алек извлек металлическую коробку. Затем достал из кармана жилета небольшой ключ и открыл ее.

– Вот, – сказал он, вынимая пачку банкнот, – возьми это с моим благословением несчастным нуждающимся.

Покачав головой, Энтони взял деньги, фыркнул и бросил их назад в коробку.

– Куда подевалась твоя сообразительность?

– Я все понял, как надо, – ответил Алек, сдерживаясь из последних сил. – И хочу напомнить тебе, если ты забыл, что наша семья никогда не прекращала благотворительной деятельности. Моя мать и сестра уделяют много времени нескольким сиротским приютам. В больнице есть даже флигель Сомерсетов, пристроенный моим отцом. Так что нас не назовешь скрягами.

– О да, но что сделал лично ты?

– Я?

– Да, ты.

Алеку нестерпимо захотелось выпить.

Поднявшись из черного кожаного кресла, он подошел к буфету и налил себе бокал мадеры. Ему требовалось подкрепиться, и он ждал, когда Энтони наконец перестанет болтать, если вообще существовал предел его словоизвержению. Как правило, пространные рассуждения друга заводили его в тупик и часто он говорил только для того, чтобы послушать самого себя.

Запрокинув голову, Алек залпом осушил свой бокал. Крепкое вино плавно проникло внутрь. Ему пришлось притупить свои чувства, чтобы продолжать общение с Уитфилдом.

– Значит, ты упрекаешь меня в том, что я не занимаюсь благотворительностью лично?

– Наконец-то до тебя дошло, старик, – ответил Энтони, изучая свои ногти. – Что ты сделал для своего ближнего в последнее время?

Вот уж действительно, говорил горшку котелок: уж больно ты черен, дружок!

– Ты спрашиваешь меня, что я сделал?

– Да.

– Ну, я могу адресовать тебе тот же самый вопрос.

– О Боже, как с тобой трудно сегодня! – пробормотал Энтони, направляясь к буфету с пустым бокалом в руке.

– Как бы мне хотелось продлить этот вечер, – сказал Алек, морщась от головной боли. – У меня возникла проблема, на решение которой потребуется немало времени и сил.

Вновь наполнив свой бокал, Энтони насмешливо спросил:

– И что это за проблема, позволь поинтересоваться?

– Как заставить тебя воспользоваться парадной дверью.

Энтони тяжело вздохнул:

– Куда катится этот мир? Люди окончательно потеряли стыд.

– Жалеешь самого себя, Уитфилд? Энтони кивнул:

– Я погряз в этой жалости. – Он выпил содержимое бокала одним глотком, как бы подтверждая свои слова.

Алек понял, что, если он желает снова обрести покой, ему придется ускорить события.

– И как давно вы занимаетесь самобичеванием, ваша светлость? – сухо спросил Алек. – Мне казалось, что зачатки человеческой добродетели и благожелательности полностью искоренены в герцогстве Глазборо.

Энтони проигнорировал язвительный выпад друга.

– У меня хорошо развито чувство юмора, Брекридж. Однако, пожалуйста, воздержись от подобных уколов.

Алек постарался подавить смех, испытывая почти детское удовольствие, оттого что сумел вызвать раздражение у Энтони.

Не моргнув глазом, он продолжал:

– Прости за дерзость, я слушаю.

– Ладно. Как я уже говорил, некоторые проекты требуют участия богатых людей. Благотворительность, старина, начинается в доме. И я, – тоном записного трагика продолжил Энтони, – нанял несчастного парня с улицы, предоставив ему работу. Если это, черт возьми, не доброе дело, то тогда я не знаю, как это назвать.