Благословение святого Патрика - Вера Колочкова Страница 2

Встала в дверях кухни, будто со стороны наблюдая продолжение спектакля. Герман подошел к сковороде, открыл крышку, склонился над котлетами, осторожно ухватил одну, претенциозно отставив в сторону мизинец. Оттяпал зубами сразу половину…

– Ш-ш-ш… Горячая, жаража! – прошепелявил, пережевывая. – А вкусно, Лизок… Молодец…

И «молодец» тоже прозвучало шепеляво-глумливо, одними гласными – о-о-е… Сожрал в один момент, плотоядно облизнул губы, уцепился пальцами за следующую.

– Может, тебе вилку с тарелкой дать, Герман?

– Опять хамишь, Лизок?

– Ничуть… Просто, по-моему, так удобнее.

– А мне по фигу, как по-твоему. Я на своей частной собственности нахожусь, что хочу, то и делаю.

– Ну, тогда приятного аппетита.

Развернулась, чтобы уйти. И тут же понеслось в спину:

– Эй, ты куда? Я тут ее нахваливаю, а она ко мне – спиной… Молодец, говорю, хорошо стряпаешь! Все, как надо, с лучком, с чесночком, с перчиком… Этого у тебя не отнимешь, молодец. Единственное твое женское преимущество, между прочим. А моя Кристинка – та нет… Готовить совсем не умеет. С детства родителями избалована, поганка. Зато в постели… Эт-то, я тебе скажу, что-то с чем-то… Бомба, стерва, оторва такая, что прости господи! Сам удивляюсь, как жив еще…

Он вздохнул смешливо, еще и подмигнул при этом, будто с приятелем разговаривает. Подхватил еще одну котлету, цапнул крепкими зубами, прикрыл глаза:

– М-м-м… Вкусно.

Прожевал, выставил впереди себя растопыренные пальцы, лениво шагнул к раковине, открутил кран. Ополаскивая руки, проговорил словно бы между прочим:

– А как вы тут вообще… живете-то? У Машки ведь сессия на носу, так я понимаю?

– Да. Через неделю первый экзамен.

– Ну, вот… А она шляется где-то… Что ж ты за ней не следишь, Лизок?

– Я слежу, Герман. У нас все в порядке.

– Ну-ну… Смотри, чтобы все хорошо было, без глупостей. Не просто в порядке, а в полном порядке. Эх, как там говорится, дай господь памяти… Что за комиссия, ей-богу, быть взрослой дочери отцом?

– Создатель…

– Чего?

– Что за комиссия, создатель…

– А, ну понятно. Я и забыл, что ты у нас шибко начитанная. Второе твое преимущество, Лизок. Жаль только, никому не пригодившееся. Видишь, как оно в жизни бывает? Глупые стервочки таким, как ты, умненьким да начитанным, фору на сто шагов вперед дают… Моя Кристинка за свою молодую жизнь ни одной книжки не прочитала, а мужика прямо из стойла со вкусной едой увела!

Она кивнула, соглашаясь. Бог в помощь твоей Кристинке, каждому, как говорится, свое. Но вслух, конечно же, не произнесла. Тут, главное дело, в полемику не вступить… Да и желания нет, если честно.

Основательно усевшись на табурет, Герман закурил, фривольно закинув ногу на ногу. Смотрел на нее через дым сигареты, молчал. Будто ждал, что она все-таки что-то возразит.

Колыхнулась парусом кухонная занавеска, влажный ветер принес с собой запах дождя. По жестяному карнизу забарабанили первые крупные капли…

– О, а вот и дождик подарочком, тачку не надо мыть! – весело встрепенулся Герман, закрывая створку окна. – Сейчас ливанет…

Оперся одной рукой о подоконник, другая рука с окурком потянулась к горшку с бегонией, пальцы автоматически сделали свое черное дело. Прости, дорогая бегония, придется уж потерпеть это измывательство с окурком. Я и не такое терплю…

– Ладно, Лизок, поехал я. Меня дома Кристинка ждет. Денег не оставляю, сам на мели. Если что – пусть Машка мне звонит, после пятнадцатого деньги будут…

Хотела сказать – не надо ничего, да смолчала. И впрямь – скоро за Машкину учебу в институтскую кассу взнос нести… Вот пусть и платит. После пятнадцатого. Надо же ребенку образование получить. Сам же только что вздыхал на тему отца и взрослой дочери! Вот и плати, если отец. Что за комиссия, создатель.

– Она позвонит, Герман. Я ей напомню.

– Да, и к матери моей пусть заглянет на днях. Совсем бабку забыла, она ж обижается.

– Хорошо. Заглянет.

– А сама – не хочешь?

– Нет… Зачем? Она ж меня и раньше не особо жаловала…

– Ну да. А сейчас, представляешь, вспоминает о тебе с сожалением! Кристинка-то ее пару раз матом обложила, она ж не такая тихоня, как ты…

– Я просто старалась не идти на конфликт, Герман.

– Ну да, ну да. И это уже третье твое преимущество. Видишь, сколько я комплиментов тебе сегодня наговорил! Зацени! А то стоишь с кислой рожей… Небось дождаться не можешь, когда я уйду? Чего плечами пожимаешь? Пожимай не пожимай, а жилплощадь-то все равно моя, законная!

– Да. Я помню, Герман.

– А ты здесь живешь только потому, что здесь моя дочь живет.

– Да. Я помню.

– Чего ты заладила, как попугай – я помню, я помню! Других слов не знаешь?

– Каких, например?

– Ну, есть такое слово – спасибо… Все равно ведь у тебя другой жилплощади не предвидится, на зарплату медсестры ее не купишь! Так что и расщедрилась бы на волшебное слово, поди, не переломилась бы! Я же тебя сей же час не выгоняю…

– Спасибо, Герман.

С этим «спасибо» вдруг заныло что-то внутри соляного столба – все, не могу больше… Хватит уже на сегодня, а? Не может долго живая человеческая плоть быть соляным столбом. У плоти внутри слезы копятся. Горячие и соленые, между прочим. А горячее для соляного столба – беда. В одночасье растаять может.

Он вдруг опустил плечи, скользнул по ее лицу быстрым взглядом. Видно, почуял, что она на грани… Почуял – добился-таки своего. Значит, уйдет скоро.

– Ладно, пошел я, Лизок. Кристинка, поди, обзвонилась вся, а я телефон в машине оставил… И пусть Машка мне после пятнадцатого позвонит, напомни ей!

– Да…

– Я дверь сам захлопну, можешь не провожать.

– Да…

Прошел мимо, снова обдав густым хмельным запахом. Громко хлопнул дверью в прихожей…

Все. Можно возвращаться к нормальной жизни. Со свежей, дрожащей непролитыми слезами обидой, с очередным осознанием безысходности своего положения. Какая ни есть, но все-таки жизнь. Другой в ближайшее время все равно не образуется.

Отерла со щек слезы, шмыгнула носом, тихо поплелась в комнату. Теперь главная задача – в эту проклятую обиженность до конца не уплыть, не пропасть в ней с потрохами. Надо как-то уравновеситься, самой себе веточку протянуть, чтоб вылезти из болота… А главное, униженность из себя вытащить, не дать ей корнями прорасти! Что оно такое есть, полученное от Германа унижение? Всего лишь очередная попытка самоутвердиться. Его – попытка. Вот пусть жалкой попыткой и останется. Наверное, бедному Герману просто необходимо было в этот вечер самоутвердиться. Других способов он не знает…