Утро в Нормандии - Кристин Лестер Страница 2

И французы какие-то странные, подумала Кейт, пропуская мимо дом Сандры и проезжая добрую милю лишнего пути. Она опомнилась, когда оказалась в тупике, в самом конце улицы.

– Чего же вы мне не сказали, чтобы я вас высадила? – растерянно оглядываясь по сторонам, произнесла она.

Подруги молча, пошатываясь, слезали с мотоцикла. Казалось, их прически после этой стремительной «прогулки» стали значительно пышнее. Кейт хохотнула. Ее осенила догадка:

– У вас что, волосы дыбом встали от скорости? Ха! Да вы мне еще и сиденья могли замочить! Я с вами больше никуда не поеду, честное слово.

– Взаимно! – резко откликнулась Сандра.

– А что так?

– Ты на спидометр смотришь, или он у тебя для красоты?

– Он у меня для кожаных шнурков. Вот, смотри, как красиво оплетен!.. Эй! Подружки! Вы и вправду готовы в штаны наложить! Ну подумаешь, двести, что такого? Это ж Харли, а вы привыкли кататься со своими папочками на четырехколесных корытах, которые больше ста не тянут. – Кейт уселась на сиденье и снова завела мотор. – Ну? Садитесь или нет? Что вы стоите, как мокрые курицы?!

– Куда это ты нас повезешь? – робко спросила Барби, которая и сейчас не забывала складывать губы бантиком, как будто хотела поцеловать собеседника.

– Как куда, я же мимо дома вас провезла. Сначала Санди закину, потом тебя. Садись. Я медленно поеду.

– Нет уж! – Сандра резко дернула Барби за рукав, хотя та уже было занесла ногу над мотоциклом и теперь неуклюже скакала на одном каблуке, во что бы то ни стало пытаясь сохранить правильное выражение лица. – Я прекрасно доберусь пешком. А Барби поедет на автобусе. Счастливо!

– Ну и фиг с вами! – Кейт резко рванула с места, нарисовав колесом на асфальте черный полукруг.

Она и вправду поехала медленно, хотя больше в этом не было необходимости. Ее мысли, теперь уже спокойно и плавно вернулись к прежней теме. В Сорбонну она решила поступать, потому что на этом настояли родители. Они хоть и жили в другом районе, но имели на нее неоспоримое влияние, так как в их руках был ключ к ее свободе. Папа исправно платил за квартиру, в которую она по достижению семнадцати лет торжественно переселилась, потому что та была ближе к колледжу. К учебе Кейт быстро охладела, особенно когда в ее жизни появился Жан. Отец потребовал, чтобы она или вернулась в колледж, или в родной дом, так как он не желает «содержать квартиру для тунеядки и разгильдяйки». Но Жан спас ее: он без слов перевез ее вещи к себе домой, и Кейт повисла у него на шее, растаяв окончательно перед таким красивым поступком.

Отец, несмотря на общие французские корни, крепко недолюбливал Жана, однажды назвал его фигляром и лживым сердцеедом, и это окончательно провело черту вражды между ним и дочерью. Когда Кейт исполнилось восемнадцать, Жан впервые заговорил о том, что скоро уедет из Техаса и заберет с ее собой. Кейт визжала и прыгала до потолка, а отец заявил, что это будет только после его похорон, потому что, пока он жив, не доверит свою дочь какому-то проходимцу. После небольшого семейного скандала молодое и старое поколение перестало общаться совсем, и Кейт узнавала новости семьи только через двенадцатилетнего брата, который был еще слишком глуп, чтобы рассказывать ей что-то существенное. А весной отец явился к ним сам и поставил условие: он отпустит ее в Париж, если она поступит в Сорбонну и будет жить под присмотром бабушки и дедушки. Тем более что у тех в Сорбонне имелись какие-то связи. Для Кейт, которая не сомневалась, что все равно уедет с Жаном хоть на край света, это предложение было лишь еще одним доказательством правильности своего жизненного выбора.

Они, конечно, были, как небо и земля: утонченный Жан, вечно говоривший на непонятном языке о непонятных вещах, и резкая, яркая, взбалмошная Кейт. Она была именно такой: исполненной жизненной силы, громкой, стремительной, взрывной, темпераментной, готовой вспылить от любой мелочи и в тоже время удивительно отходчивой, всегда первой спешащей на помощь, если кто-то действительно в ней нуждался.

Жан говорил, что она напоминает ему новогодний фейерверк. Такой же громкий, красивый и обжигающий. Он любил ее и восхищался ею… как желанной игрушкой, но при этом быстро уставал от ее темперамента, который за полтора года их совместной жизни успел проявиться во всей красе и доконал его окончательно. Он любил почитать книжку по вечерам и поговорить о своих друзьях из Парижа, которые все не могли дозваться его домой. Он мог бесконечно рассказывать, как хороша его родина и как груб и раздражающе негармоничен Техас. Кейт не обижалась за свой штат, но эти разговоры ей были скучны, а погонять на мотоцикле с одноклассниками, к которым Жан ее безумно ревновал, было гораздо веселей и приятней. Более того, проведя с любимым несколько вечеров подряд, она начинала скучать и задыхаться в дорогой обстановке их дома. Ей нестерпимо хотелось отправиться на ночные гонки, которые выматывали и в то же время мощно заряжали энергией, да такой сильной, с которой не мог сравниться даже самый великолепный секс.

Вот эти прогулки и стали последней каплей в чаше терпения Жана. Хоть и невелика была чаша, но, как бы там ни было, ей пришел конец. Он взорвался и однажды – уже после предложения руки и сердца – высказал ей все, что он думает о девушках, которые уходят от почти законных мужей каждую ночь, чтобы гоняться на мотоцикле с небритыми мужиками. Правда, неясно было, что именно вызывало в нем праведный гнев: небритость вышеупомянутых мужиков или все-таки ее отлучки. Кейт посмеялась над ним, а он заверил ее, что она пожалеет. И что-то еще в сердцах хотел ей сказать, но махнул рукой и, намекнув, что он тоже не лыком шит, ушел на всю ночь в неизвестном направлении…

Да что же ее так тянет на грустные воспоминания весь день! Она подъехала к дому и припарковала мотоцикл. Жан всегда ругал ее, что она не ставит Харли в гараж. Но так ей было проще оседлать его в любой момент. У них в доме имелось два прекрасных гаража: один для машины Жана, другой для ремонтных работ, всякого хлама и мотоцикла Кейт. Она частенько, засучив рукава и надев грязный комбинезон, сама ковырялась во внутренностях мотоцикла, которого любила, как живое существо, и называла его поломки болезнями: «Опять что-то мой родной приболел. Надо разобраться, подлечить немного».

В комнатах на первом этаже горел свет. Спускались сумерки. Сейчас она все равно покажет ему платье. Мало ли что он там думает про эти глупые приметы. Они с самого начала договорились, что платье не должно быть белым. И пусть родители упадут в обморок, ведь они так хотели традиционной пышной свадьбы для дочки, чтобы было все, как у людей. Деревня! Ничего они не понимают в жизни! Кейт хихикнула и остановилась в дверях, перед спинкой дивана, над которой привычно возвышалась черноволосая макушка Жана. Атласные ленты нежно распустись, и коробка с платьем неожиданно грохнулась на пол у ее ног.

– Ты пришла? – не оборачиваясь произнес он.

– Да, и у меня есть для тебя сюрприз! Только не оборачивайся.

– У меня для тебя тоже. – Жан обернулся.

– Ну! Противный! Я же просила! А ну закрой глаза!