Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите Страница 19

– Ты ее видел? Ты можешь мне рассказать? – она подсела к Володе.

– Как же, пустят к ней. Я понял, что тут только по блату пускают, как и везде.

Сергей, едва подавив смешок, вызвался сходить на разведку и, оставив куртку Танюшке, скрылся за дверью, ведущей в больничные покои. Вскоре оттуда донеслись чьи-то рассерженные возгласы, потом раздалось резкое: «Ждите на лестнице», а следом на высоких нотах зазвучал женский голос, разъясняющий что-то терпеливо и подробно.

Как странно, думала Танюшка, как странно кончается этот день, который вроде бы с утра ничего особенного не предвещал и который вдруг резко разжался пружиной. Татьянин день.

– Что тебе сказал врач? – спросила она Сергея, стоило им только вернуться к машине, оставленной возле приемного покоя.

– Что сахарный диабет – это навсегда, если в общих чертах. А вообще Маринке твоей еще повезло, бригада «скорой» нашла ее в туалете уже без сознания, – и, заметив Танюшкину тревогу, добавил: – Мне отец рассказал, что там случилось. Я завтра этого мента пополам порву. Он у меня огребет по полной!

И он еще долго разорялся по поводу того, что Андропов только трудовую дисциплину повышать велел, а менты на местах выслуживаются, хватают всех без разбору, лишь бы показатель по району поднять. Набрали в милицию безмозглого быдла, которое едва по слогам читает… Потом он вдруг почему-то заговорил о квартире, которую обещали сдать еще в начале января, но затянули, знаешь ведь, как у нас выполняются планы, да они и на бумаге давно не выполняются, а с родителями жить полная засада, папаша так и норовит меня построить, как будто я мальчик, нельзя же всю жизнь прожить по его указке, пора и к самостоятельности привыкать. Танюшка слушала, не перебивая, но и не понимая, с чего вдруг Сергей так завелся из-за квартиры. Ну, поживут они с родителями еще месяц-полтора, рано или поздно эту квартиру все равно сдадут. Там ведь и ремонт делать не придется, как обещают, только мебель расставить… И вдруг поймала себя на мысли, что обитает в совершенно ином пространстве, чем Маринка и тем более ее Володя Чугунов. И что Маринка, которая грызет этот финский язык так, будто он медом растекается во чреве, все равно никогда не сможет заработать на кооператив, даже на «однушку», не говоря о Володе, которому разве что завод выделит квартиру. Когда-нибудь. Нет, зачем вообще ей думать об этом? В конце концов, Маринка сама строит свою жизнь. А ей, Танюшке, нужно думать о том, что скоро появится ребенок. Девочка, непременно девочка, хотя Сергей хочет мальчика. Но это будет красивая девочка, настоящая принцесса, которой никогда не придется колоть дрова и таскать воду с колонки…

– Чего задумалась? Приехали.

Машина остановилась напротив подъезда.

– Ты сейчас так хорошо откинула со лба прядку, – сказал Сергей. – Можешь повторить?

– Зачем?

– Просто очень изящный жест.

Танюшка механически провела ладонью вдоль линии лба, заслужив поцелуй Сергея.

– Я, кстати, по случаю бутылочку прихватил, – сказал он.

– По какому это случаю?

– Татьянин день, как-никак. Или ты собираешься мне трезвенника родить?

1984

Весна

Светало рано, очень рано. Несмотря на ночные заморозки, запоздавшая весна обещала близкое тепло и близкую радость, раздавая по своему обыкновению щедрые обещания. Весне хотелось верить, грядущему вообще…

Схватки начались под утро, когда ей смертельно хотелось спать, и она поначалу пыталась отмахнуться от боли, чтобы поспать еще, но тут внутри нее что-то лопнуло, боль скрутилась внизу живота тугим узлом, и скоро не осталось ничего вокруг, кроме этой раздирающей боли. «Сережа, Сережа!» – она сперва звала мужа, который со сна плохо соображал, что делать, потом звала маму, потом, охая и стиснув зубы, долго спускалась по бесконечной лестнице, потому что Сергей решил, что довезет ее быстрей, чем приедет «скорая».

Потом, мучаясь в предродовом отделении и периодически, между болью и нестерпимой болью, снова ныряя в сон, вызванный уколами, которые ей щедро вкатили, она успевала вскользь подумать, что пусть лучше будет больно ей, чем ребенку. «Все в порядке, Таня, все в порядке», – толстая медсестра, которая что-то делала с женщиной на соседней койке, изредка повторяла бесцветным голосом, пытаясь то ли действительно ее успокоить, то ли оправдать свою неспособность приглушить ее боль. И Танюшка снова ныряла в черный глубокий сон, из которого всякий раз вырывал ее медведь, терзавший когтистой лапой ее нутро, пожиравший кишки и печень. Прямо над ней под потолком нервно мерцала желтая лампочка, и казалось, что этой лампочке тоже больно, потому что если есть боль, то кроме нее в мире не остается ничего другого. Только больная лампочка снаружи и медведь внутри. А где-то в параллельном мире, напитанном золотистым светом, по желтой глади первобытных вод плавала ее доченька, укутанная лепестками лилий, в блаженном неведении о страдании и о том, что именно называется жизнью. Зачем она так упорно стучалась сюда, разрывая изнутри свою мать?

Боль пронзила ее насквозь острой пикой, выскочив изо рта безумным, некрасивым криком. Крик заставил наконец явиться врача, до сих пор блуждавшего где-то в гулких сквознячных коридорах, ведущих в саму преисподнюю. «В родзал, у нее полное раскрытие!» Толстая медсестра, подхватив Танюшку подмышки, заставила ее подняться и следовать за ней в родзал, где уже корчилась на столе толстая женщина с рыжими растрепанными кудрями.

Потом боль отпустила, остались только пульсирующие схватки, тяжелое дыхание и побудительные возгласы черноглазой врачихи: «Давай, давай!», в какой-то момент почти превратившиеся в кудахтанье. Черная птица с сиплым надрывным криком захлопала крыльями, пытаясь взлететь вверх, вверх, к самому потолку, искусственному мертвенно-бледному свету. Еще, еще раз! Пырх-пырх, в последней, смертельной потуге тела… Потом разом все кончилось, и ярко-розовый комочек жалобно заплакал на руках у врача.

– Покажите мне девочку, – попросила Танюшка.

– Откуда ты знаешь, что девочка?

Влажные черносливы глаз и черный пушок на головке – это была ее девочка, с болью и кровью вырванная из когтистых лап огромного медведя. Сколько страхов и суеты вокруг этих родов, а ведь есть только боль и кровь, страдание, через которое зачем-то нужно пройти… «Отдыхай пока!» Дочку у нее сразу забрали и куда-то унесли.

В послеродовой палате лежала эта женщина с рыжими растрепанными кудрями. Уже спокойная, умиротворенная, она сразу же спросила Танюшку, кто у нее родился и сколько ей лет.

– Я и гляжу, ты еще молодая, первый ребенок. А у меня уже третий. Я из Усть-Тулоксы сюда приехала рожать, потому что у меня варикоз, я даже летом в колготках хожу. Врачи говорят, дура, что ли, третьего ребенка рожать? А если у меня второй муж своего ребенка хочет? Муж, он еще не у каждой есть, у нас в поселке вообще большая редкость. У тебя есть муж?

– Есть.

И вот только сейчас Танюшка вспомнила про Сергея, который остался где-то очень-очень далеко и ничего не знал о том, что у них теперь есть доченька. Он, конечно, расстроится, что не мальчик, но это ничего, мальчика можно будет родить как-нибудь потом…