В тени граната - Виктория Холт Страница 19

В послании, которое я вез, король просил руки дочери Максимилиана. Если бы я привез от Максимилиана благоприятный ответ, король был бы счастлив и оттого был бы доволен мной; если бы такой ответ пришел быстро, он был бы еще больше доволен.

Я пересек пролив. Быстро добрался верхом до Фландрии. Увидел императора, передал послание короля и получил его ответ. Затем вернулся на побережье и обратно домой. Прошло три дня, как я покинул Англию. Я предстал перед королем, который, завидев меня, сердито нахмурился. Он сказал: «Я думал, ты получил приказ доставить послание во Фландрию. Считал, что ты уже выехал. Мне не нравится, когда мои приказы выполняются медленно». Тогда мое сердце радостно забилось и я подождал еще несколько секунд, чтобы король еще больше разгневался, ибо чем больше будет его гнев, тем больше он удивится, когда услышит правду. «Ваше Величество,— сказал я ему,— после того, как я получил ваше распоряжение, я меньше чем через час выехал во Фландрию. Теперь я уже вернулся и привез вам ответ императора». Король был изумлен. Ему никогда не служили с такой быстротой. Он схватил мою руку и сказал: «Ты хороший слуга».

— И это все, отец? — спросил юный Томас.— Пожать тебе руку и сказать, что ты хороший слуга, мне кажется небольшой наградой.

— Он меня не забыл,— сказал Томас. Да, действительно не забыл. Томас Уолси стал настоятелем собора в Линкольне и, проживи Генрих VII подольше, его, без сомнения, не обошли бы и другие почести. Но старый король умер; однако, это был не повод, чтобы печалиться, потому что новый король, как и старый, проявлял интерес к своему слуге Уолси.

На этого молодого короля Томас Уолси возлагал большие надежды. Он понимал Генриха VIII. Вот молодой человек, здоровый, сильный, чувственный, которого намного меньше интересуют государственные дела, чем удовольствия. Это был именно тот тип короля, которого так любят честолюбивые министры. Генрих VII вершил все государственные дела самостоятельно, он действительно был главой государства. Его ревматическому телу не доставляли удовольствия ни турнирные сражения, ни теннис, танцы, или прелюбодеяние. Как непохож на него был его молодой и здоровый сын! Этот король пожелает поставить у кормила правления способного человека, и при таком короле честолюбивые министры могут получить реальную возможность править Англией.

Лорд, ведающий раздачей милостыни при королевском дворе, видел для себя огромные возможности.

Он улыбнулся, глядя на оживленные лица за столом, разгоряченные хорошей едой и питьем. Это был его оазис радости, гуманности, здесь он мог на время сойти с дороги амбиций и отдохнуть на прохладном зеленом лугу.

Он глядел на госпожу Винтер через пелену благодарности и желания, и она казалась ему прекраснее любой леди при дворе.

Он сказал детям:

— А теперь ненадолго оставьте меня с вашей матерью. Нам нужно поговорить. Я увижусь с вами опять прежде, чем уйти. Дети оставили родителей вдвоем, и Томас заключил госпожу Винтер в свои объятия и стал ласкать ее тело.

Они прошли в ее опочивальню и занялись любовью. Лежа в его объятиях, она подумала: всегда одно и то же, по заведенному образцу. Неужели все так и останется? Что будет, когда он станет первым министром при королевском дворе? И он им станет, так как он сказал ей об этом в минуты близости. Если бы это было не так, подумала она, если бы он потерял свое место при дворе, он, может быть, вернулся бы к нам.

Это была нехорошая мысль. Он не должен потерять свое место. Оно значило для него больше, чем что-либо... больше чем это, его дом, больше чем она и их дети.

Когда он оделся, очень тщательно и аккуратно, как всегда, он сказал:

— Прежде чем уйти, загляну к детям.

Он заметил ее немного печальный вид, но не стал об этом говорить. Знал, что она хочет, чтобы они жили нормальной семейной жизнью, чтобы им не нужно было ложиться в постель посреди дня, потому что у них есть только это время. Она воображает, что он здесь каждый день — купец, адвокат, ювелир... человек с какой-то профессией, как и ее соседи. Она думает об уютных разговорах за столом, о том, что нужно посадить в саду, об образовании детей; она рисует себе, как каждую ночь они ложатся спать при свете свечей, об объятии, ставшем почти привычкой, как потом засыпают. Обычной, нормальной жизни — вот чего ей страстно хотелось.

Бедная маленькая госпожа Винтер, подумал он, она может разделить со мной лишь очень небольшую часть его жизни, а ей хочется, чтобы это была вся жизнь.

Ей не повезло, что она полюбила не человека с обычными способностями, а того, кто от скромной мясной лавки в Ипсвиче поднялся до нынешнего положения и был намерен достичь вершин честолюбия.

Он сказал:

— Пойдем к детям. У меня осталось мало времени.

Он поцеловал ее еще раз, но теперь уже не увидел печали в ее глазах. Он видел только Уолси, поднимающегося все выше и выше. Он видел кардинальскую шапку, но и это было, конечно, не все. Оставалась еще папская тиара; раз даже ему стало ясно, что он никогда не сможет стать королем Англии, пределом его мечтаний было стать во главе церкви.

Томас пошел к детям, улыбаясь счастливой улыбкой, так как для его честолюбия не было ничего невозможного. Томас Уолси, которому жизнь преподала так много уроков, верил, что все его желания, в конце концов, сбудутся.

* * *

Как только он вернулся ко двору, ему сообщили, что его просят явиться архиепископ Кентерберийский, епископ Винчестерский и граф Сюррей.

Он надел свою церковную одежду и вымыл руки прежде, чем к ним отправиться, ибо это был один из тех случаев, когда нужно было использовать время, чтобы создать впечатление собственной значимости.

Когда он прибыл, они ожидали его довольно нетерпеливо.

— Милорды, вы просили меня прийти,— сказал он. Сюррей с отвращением посмотрел на Томаса Уолси. От него так и разит вульгарностью, подумал Сюррей. Эта грубая кожа, этот чересчур красный цвет лица — они обличают его вульгарность.

У самого Сюррея был далеко не бледный цвет лица, да и кожа не чересчур нежной, однако, он был склонен придраться к Уолси и только искал случая, чтобы напомнить тому о его низком происхождении и о том, что тот должен быть вечно благодарен за особую привилегию быть допущенным на их совещания.

Фокс приветствовал Уолси довольной улыбкой. Фокс с самого начала верил в его исключительные способности и был решительно настроен на то, чтобы его надежды оправдались.

— Мы обсуждаем возможность войны с Францией,— сообщил ему Уорэм.

Уолси с серьезным видом кивнул.

— Вы, как лицо, ведающее раздачей милостыни, должны знать, сколько мы могли бы туда вложить,— заявил Сюррей, своим тоном давая знать, что Уолси пригласили, как занимающего более низкую должность, и что его мнение должно ограничиваться лишь вопросами о товарах и деньгах.

— А,— сказал Уолси, игнорируя Сюррея и повернувшись к Фоксу и Уорэму,— это зависело бы от масштабов войны, которую мы стали бы проводить. Если король самолично возглавит войска, это, пожалуй, обойдется дорого. Если же мы послали бы небольшой отряд под командованием какого-то знатного джентльмена...— тут Уолси посмотрел на Сюррея...— то это было бы нам вполне по средствам.