Дуэт - Лидия Шевякова Страница 19

Было воскресенье, 31 августа. В десять часов вечера в бархатных южных сумерках они поднялись по крутой горной тропке к подножию трезубца Веры, Надежды и Любви, постелили полотенце на сухую жаркую землю, присели и долго вертели в руках, пытаясь настроить увесистый морской бинокль, втихомолку одолженный с хозяйского подоконника. Справившись с непослушной оптикой, беспечные молодые любовники сплелись в единое двухголовое существо и долго по очереди наблюдали, как красавец теплоход «Адмирал Нахимов», с которого они сегодня сбежали, медленно отошел от причала. Никто на сверкавшем огнями судне еще не знал, что со стороны моря к Новороссийску полным ходом приближается другой корабль «Петр Васев». Обыкновенный сухогруз с трюмами, полными канадского ячменя. Через 20 минут, когда ночь уже полностью завладела морем и сушей, на «Нахимов» с берегового поста передали, что «Васев» предупрежден о выходе лайнера и пропустит его в море. Еще через 10 минут «Нахимов» прошел ворота порта и лег на курс в открытое море. Отдыхающие, налюбовавшись огнями Новороссийска, потянулись с палуб вниз, в многочисленные салоны и бары.

А Герману с Анной надоело разглядывать в бинокль огни портовых кранов, теплоходов и прогулочных катеров, они полулежали на сухой, выжженной солнцем теплой земле и любовались на ночное звездное небо. Герман стал насвистывать какую-то сложную повторяющуюся мелодию, и Анна с удивлением распознала в ней музыкальную фразу из когда-то разучиваемого ими дуэта Сенты и Летучего Голландца. Герман насвистывал Вагнера! Он виртуозно просвистел за весь оркестр вступление, выдержал тактовую паузу и вдруг приглушенно запел:

— Как много лет скитаюсь я по мо-о-о-рю. Изгна-а-ан-ником. Но видеть раньше мне не прих-о-о-ди-и-лось таких прекрасных лиц, как ваше, А-а-нн-а-а.

Его голос звучал немного хрипло, но по-прежнему прекрасно. Живые звуки летней южной ночи, плеск волн далеко внизу, в темноте, и стрекот цикад нежно сплетались с его бархатистым тембром в единое целое. Здесь, в лоне этой жаркой ночи, его голос не был таким торжествующе мощным, как в консерваторском зале, а скорее вкрадчивым и покорно льнущим к ногам. Звуки этого голоса ласкали крылья ночных бабочек, баюкали рыб в морской колыбели и обвивали ночным легким бризом пассажиров на палубе «Адмирала Нахимова».

Но слушателей оказалось немного, пожилые пассажиры отправились спать, а молодежь отрывалась на дискотеке. Там, среди вспышек заботливо смонтированной Германом персональной светомузыкальной установки, давно шли буйные пляски. Капитан «Нахимова» Марков, проинструктировав вахтенного помощника, покинул капитанский мостик и спустился вниз посмотреть, как развлекаются пассажиры. А в это время на свой капитанский мостик поднялся капитан «Васева» Ткаченко, оглядел неспокойную морскую твердь, мелкую россыпь огней на горизонте и не торопясь еще раз дал подтверждение на лайнер, что готов его пропустить. Корабли разделяло всего тринадцать километров. Волнение на море усилилось до трех баллов, но видимость оставалась приличной — километров на десять вокруг было видно все.

Через 5 минут, в 23.00, «Нахимов» вышел из акватории порта и, получив заверения сухогруза о любви и дружбе, мощно устремился в открытое море. О чем думал все это время капитан Ткаченко, мы не узнаем никогда. Может быть, он засмотрелся на звездное небо и увидел там несущегося по небесным волнам «Летучего голландца», вызванного пением Германа из небытия? Кто знает?.. Но скорее всего не Герман выманил злобный призрак из глубин преисподней, наш герой своим чутким нутром только угадал и озвучил его близкое присутствие. Так или иначе, очнувшись от наваждения, капитан сухогруза увидел прямо перед собой стройный силуэт лайнера, побледнел как полотно и торопливо дал слишком запоздалую команду уменьшить ход до среднего, а затем до малого и, уже сорвавшись на крик, взвыл: «Стоп машина!» Однако было поздно. Суда теперь разделяли всего два километра, и они неслись навстречу друг другу, почти не меняя скорости.

В 23.10 капитан Ткаченко в отчаянии скомандовал «полный назад» и положил руль «право на борт», но сухогруз, словно ведомый бестрепетной дланью рока, упорно продолжал двигаться вперед.

Через минуту, в 23.11, штурман на «Нахимове», бессмысленно таращивший глаза на неожиданно надвинувшуюся на него из темноты громаду сухогруза, прохрипел спасительную команду: «Руль лево на борт!» — но рулевой ее исполнить уже не успел.

В 23.12 подводный стальной бульб [1] «Петра Васева» вспорол, как гигантский консервный нож, корпус правого борта «Нахимова», угодив при этом в водонепроницаемую переборку между машинным и котельным отделениями, то есть с ходу вонзился в самое сердце лайнера. «Нахимов», продолжая двигаться вперед, все больше насаживался на смертоносный крюк, раздирая обшивку и внутренности. В огромную, в девяносто квадратных метров, пробоину хлынула вода, в считанные секунды затопив энергетическую установку и обесточив судно. В полном мраке лайнер завалился на правый бок. Тем временем мощная, но неповоротливая машина сухогруза сработала наконец на задний ход, бульб начал пятиться и потом резко отпрянул из пробоины, в которую теперь уже без всяких преград с огромной силой хлынула вода. Если бы суда оставались сцепленными, возможно, «Нахимов» дольше бы продержался на плаву. Но сухогруз, словно хладнокровный убийца, сделал все для скорейшей погибели красавца лайнера.

Через 8 минут верхушки мачт «Нахимова» погрузились в воду. Рванули паровые котлы, и пароход стал стремительно погружаться на дно. Вся эта нелепая и дикая трагедия разворачивалась прямо перед мысом, на котором наспех свили себе гнездо Анна с Германом, всего в трех километрах от берега. Но утомленные счастьем возлюбленные не видели, как черная воронка воды быстро втягивала их корабль, они сладко спали, сплетясь халой на узкой рыбацкой постели под атласным покрывалом, и им снился один сон на двоих.

«Нахимов» тонул стремительно и в полном безмолвии, так и не попросив о помощи. Судно было обесточено, аварийная рация не работала. Спасительные секунды, когда капитан еще мог объявить тревогу, унеслись навсегда. Команда и пассажиры, как овцы, лишенные пастыря, еще несколько драгоценных секунд беспомощно выжидали, прежде чем ужас происходящего открылся им окончательно. Началась паника. Кто-то кричал, кто-то тащил чемоданы, кто-то будил детей, но никто не знал, что для спасения у них есть всего лишь восемь минут.

В течение этих страшных минут в кромешной тьме коридоров и кают металась жизнь, человеческая жизнь, которой предстояло оборваться. В бесконечном адском лабиринте судовых коридоров, при резком крене судна, когда уже не разберешь, где пол, где потолок, люди боролись со смертью, кто визжа, кто стиснув зубы, отчаянно отталкивая от себя слабыми руками кошмар хлещущей из темноты воды. Многие, еще сонные, свалившись от сильного толчка с постелей на пол, успели сделать лишь один сумбурный вздох, прежде чем на них навалились тонны жадно шарящей в поисках новых жертв воды.

Те, кому посчастливилось жить в каютах, выходящих на палубы, бросались с борта в воду. Молодые супруги, а на теплоходе было несколько новобрачных, кидались в морскую бездну, крепко держась за руки. Мужчины и женщины, прижавшись друг к другу, со стоном соскальзывали вниз, не желая разжимать этих судорожных, словно спазм, и, возможно, последних объятий. Обезумевшие от страха за своих детей матери с визжащими малышами на руках бухались с борта, словно кули, и, глубоко уйдя под воду, все старались из последних сил вытолкнуть на поверхность своих деток. Сделать это было не просто. Море кишело телами. Живые отчаянно барахтались вперемешку с мертвецами, и вырваться на поверхность сквозь это человеческое месиво, чтобы глотнуть спасительного воздуха, смогли не все. Беспомощно и безучастно качались они теперь на волнах, загораживая путь к спасению другим ныряльщикам. Над водой стоял вой, плач, истошные крики людей, ждущих ответного отклика своих близких.