Вологодская полонянка - Полина Федорова Страница 19

Семидесятитысячное русское войско, которое привел сын Ивана Васильевича и брат нового великого князя московского Димитрий, соединилось с двадцатитысячной судовой ратью верстах в двадцати от Казани, куда рать отошла после поражения на Козьем лугу. Старые бояре, князь Федор Бельский и князь Андрей Ростовский, воеводы битые и осторожные, советовали князю Димитрию просить помощи у великого князя да ждать покуда, обложив город осадою. Димитрий же с молодым воеводой князем Михайлом Курбским желали немедля, не дожидаясь новых ратей, идти на Казань.

— Даст Бог, — заявил князь Димитрий Иванович на последнем совете с воеводами, — авось возьмем Казань силами своими, тогда государь не токмо простит нас за погибель трети рати судовой, но и милостию своею не обойдет каждого…

Ровно через месяц после битвы на Козьем лугу, князь Димитрий двинул на Казань все полки, оставив у судов в сторожах лишь малочисленную дружину. Пройдя через разоренную месяц назад Биш-Балту, русские вышли на юл, ведущий на Арское поле, смяли запиравший дорогу полк ногаев и крымчаков и, как они считали, неожиданно для казанцев вышли на Арское поле. Конница князя Михаилы Курбского, рубя отступающих наемников, растеклась вокруг тысячи шатров и, маневрируя меж ними и арбами, наполненными рухлом и яствами, с трудом пробивалась к городу, топча все на своем пути. Торговцы, покупатели и просто пришедшие поглазеть на ежегодный джиен празднолюбцы кинулись к городским стенам и едва успели укрыться за ними, как близ Казани появились всадники Курбского. Вскоре подошли и пешие воеводы князя Бельского, несшие приставные лестницы, и полезли на стены. На их головы посыпался каленый песок и полился кипящий вар из чанов, сметая с лестниц целые гроздья дико орущих от боли людей, повалились со стен огромные валуны и толстенные бревна, давя и калеча десятки ратников. Волна за волной, будто воды далекого Скифского моря, накатывали русские полки на стены Казани и отступали, неся большие потери. И только когда положили русские воеводы ратников своих едва не вровень с острожными стенами, прозвучала по штурмующим полкам команда «отбой».

Отведя людей от стен, воеводы Бельский с Курбским увидели, что в стане праздничном, джиенном, арбы уже почти пусты, а вот торбы на конях дворянской сотни князя Ростовского, наоборот, полны, и сам князь и его люди веселы и хмельны. А поскольку на Руси заведено: коли игумен за чарку, то братия — за ковши, глядючи на своих начальников, набили свои походные мешки и ратники, и рекой полилось в их глотки хмельное вино из разбитых кувшинов. А воины Бельского да Курбского рыжие, что ли? И кинулись они, не слушая команд, по Арскому полю, хватая то, что еще осталось, и через малое время в шатре какого-нибудь знатного казанского мурзы с пяток ратников, допив очередной кувшин, уже затягивали нетрезвыми голосами застольную песню. Ну что тут поделать, коли есть возможность задарма попить-поесть? Да товарцу какого-никакого прихватить? Конечно, пить-есть, хватать, что без присмотру оставлено, тем паче что взад вертать ничего не придется, ибо где они, хозяева всего этого? Нетути. И есть сие — халява, самое желанное на Руси счастие, потому как негаданное, нежданное, а главное — задарма. И неведомо ни воеводам, ни паче рядовым ратникам, что наблюдает за ними через стрельницы высоченной Арской башни сам хан казанский Мохаммед-Эмин, и губы его растягиваются в усмешке.

— Ты оказалась права, — досыта наглядевшись на раззор джиенного торгу, произнес Мохаммед-Эмин, обернувшись к стоящей рядом жене. — И как я сам не догадался такую простецкую ловушку урусам учинить. Ведь жил с ними бок о бок столько лет.

— Так ты во дворце великокняжеском жил, великий хан, — с легкой подковыркой произнесла, улыбнувшись, Таира. — Много ли ты видеть мог? Характер урусов не через князей и бояр познавать надо, через простолюдинов, чернь. Вот где нутро их видно. Как на ладони.

— И все же я должен был сообразить сам. Ведь знал я, что урусы на дармовщину падки. Знал. А коли так, заманить их на Арское поле, где торжище, яства да разные товары, — это предать их искушению, которое они бы не выдержали. И конечно, бросились бы пить, есть и грабить. Тут уж не до…

— Ну вот они и не выдержали, — не дала ему далее сокрушаться Таира. — Посмотри на них — гульба в полном разгаре. Теперь им не до боя, добычу делят, дерутся, вином дармовым упиваются. А как набьют свои мешки доверху да напьются досыта — тогда и ударим.

Мохаммед-Эмин с восхищением посмотрел на Таиру. Ежель бы не сардары да уланы, что вместе с ними на стенах башенных, взял бы ее тут же, прямо на башне. Пусть урусы, кто еще трезв, видят, как хан свою бике любит…

Невольно вспомнилось, как однажды они с Таирой решили подняться на самую маковку дозорной башни. Заводчиком сего дела, конечно, явилась Таира. Захотелось ей, видишь ли, взглянуть на город с высоты птичьего полета. Ну открыли башенные двери, вошли. Увязавшихся за ними джур-охранителей отправили обратно, как чуяли, что уже на втором ярусе к ним придет желание.

Они занялись этим прямо на лестнице. Кое-как оголив причинные места, принялись ласкать друг друга, распаляясь и тяжело дыша. А потом… Нет, вначале он спустился на ступеньку ниже, дабы сравняться с Таирой ростом. А затем уже вошел в нее, прислонив ее спиной к каменной побеленной стене.

Все продолжалось несколько мгновений. Они излились одновременно, и, когда Таира, перестав двигаться ему навстречу, намеревалась, по своему обыкновению, издать победный вопль наступившего наслаждения, Мохаммед-Эмин закрыл ей рот своей ладонью.

— Тихо! — сказал он извивающейся всем телом жене. — Дозорные услышат.

Успокоившись, они полезли выше. Лестница постепенно сужалась, и, когда они прошли шестой ярус, показался открытый люк.

Когда он встал на последнюю ступеньку, виднелись уже только его ноги. Потом пропали и они. А потом в проеме показалась его голова.

— Держись за меня, — сказал Мохаммед-Эмин и протянул Таире руку. Она схватилась за нее, и Мохаммед-Эмин вытащил Таиру на смотровую площадку, прикрытую шатровой крышей. Дозорный, онемев и превратившись в неподвижного каменного истукана, подобно тем, что некогда стояли по берегам Итиль-реки, глубоко врытые, неизвестно кем и незнамо зачем, в землю, вытянулся и, не мигая, смотрел выпученными от неожиданности и страха глазами на хана. Таира, поднявшись, быстро опустила на лицо сетку тафию, — простым смертным не полагалось видеть лицо ханбике.