Соперницы - Ольга Карпович Страница 19

Эд настороженно покосился на дверь номера, и я быстро качнула головой:

— Не волнуйся! Твоя мать сейчас занята и не заявится в ближайшие пару часов.

Легкая тень набежала на его сияющее лицо. Брови сдвинулись над переносицей.

— Мне все равно, пускай приходит. Я не позволю ей вмешиваться в мою жизнь. Мы просто поставим ее перед фактом, и все. Ей придется смириться!

— Э, нет, — я яростно замотала головой. — Вот этого делать совершенно не нужно. Что-то мне кажется, если ты поставишь ее перед фактом, она в ответ тоже поставит тебя перед фактом — собирай вещички, сынок, мы возвращаемся домой. А я отправлюсь прямиком в Москву. Наоборот, ты должен изо всех сил делать вид, что и думать обо мне забыл. Это усыпит ее бдительность, и мы сможем встречаться тайком.

— Значит, врать маме? — нахмурился Эд. — Нет, я не могу… это унизительно как-то… Должна же она понять, что я — взрослый мужчина и она не может вечно командовать, что мне делать.

— Ничего она не поймет, — уверенно заявила я. — Только еще больше взбеленится. Но если ты хочешь рискнуть — пожалуйста. Не плачь потом, когда она впихнет тебя в ближайший самолет до Рима.

— Что же мы будем делать? — растерянно спросил мой бесхитростный мальчик.

Я наклонила голову к нему так, что лбы наши столкнулись, а глаза оказались совсем рядом, почти соприкасаясь ресницами, и сказала шепотом:

— Полагаю то, за что бы она нас точно не похвалила.

Он секунду помолчал, обдумывая смысл моего ответа, потом глаза его потемнели, зрачки расширились, и, не думая больше ни о чем, не говоря ни слова, он привлек меня к себе, жадно ища губами губы. Руки его, еще секунду назад скованные волнением, сделались вдруг смелыми и ловкими, скользнули по спине, лаская кончиками пальцев каждый выступающий позвонок. Он подхватил меня на руки, стиснул горячей ладонью под коленками и ринулся в свою комнату, с размаху стукнувшись плечом о дверной косяк. Там опустил меня на пол, стянул майку через голову, ткнулся лицом в грудь. Я извивалась змеей, освобождаясь от тесных джинсовых шорт. И наконец наши тела, ничем больше не стесненные, прижались друг к другу, сплелись живыми гибкими путами. Я всей кожей ощущала его мучительную, пронизывающую нежность. Окружающий мир подернулся туманом, мы больше не различали его очертаний, чувствуя лишь властное горячее биение жизни в наших лихорадочно пылающих телах.

* * *

После лежали опустошенные, измотанные этой ослепительной вспышкой. Его кудлатая голова покоилась на моем плече, лицом он уткнулся куда-то под ключицу. Потом вдруг заворочался, приподнялся, посмотрел на меня задумчиво.

«Сейчас начнется!» — подумала я. Этот любимый допрос всех допущенных к телу. «А сколько их было до меня? А почему? А как? А ты их любила?» И что мне ему отвечать? «Милый, ты у меня первый и единственный»? Или неутешительную правду? Про страшную любовь на первом курсе, закончившуюся страшным же обломом? Про несколько скоротечных студенческих романов? И одного очень перспективного жениха с московской пропиской и новой «девяткой» в анамнезе, который все разливался соловьем и сулил золотые горы, пока не встретился мне на пороге женской консультации с глубоко беременной женой?

Я еще не успела выбрать правильный вариант ответа, как Эд вдруг выпалил:

— Выходи за меня замуж!

Я прямо-таки поперхнулась от неожиданности и выговорила с трудом:

— Эд, милый, если ты думаешь, что теперь, как честный человек…

— Ничего я не думаю! — оборвал меня он. — Просто я тебя люблю!

Ох, господи, что же ты творишь, зеленоглазый мальчишка с влажными от пота, прилипшими к вискам медными вихрами? Вот теперь держись, Алена, держись изо всех сил! Иначе вся твоя выучка, вся школа жизни, по скользким ступеням которой проволокла тебя мордой безжалостная судьба, все те преподанные ею познавательные уроки, к двадцати двум годам сотворившие из восторженной любопытной провинциалки циничную и расчетливую стерву, — все это полетит к чертям. А ты расплывешься сопливой сентиментальной лужицей. Мальчик мой, мой золотой, наивный, ласковый мальчик! За что же ты свалился такой мне на голову?

— Я люблю тебя, — уверенно повторил он, заглядывая мне прямо в глаза. И я, вывернувшись из-под его руки, приподнялась на локте, уткнулась лицом в его теплую загорелую спину и прошептала чуть слышно, как будто бы втайне от самой себя:

— Я, кажется, тоже…

* * *

— Значит, все-таки ты… — медленно повторил Евгений, словно силясь уяснить, уложить в голове немыслимый факт.

Что они сказали друг другу? Как она выдержала его первый пристальный взгляд? Этого я не знаю… Однако же встреча их видится мне с чрезвычайной яркостью, словно заснятая на пленку невидимым оператором. Кого за это благодарить — свою ли неуемную фантазию, теперь уже превращенную моей железной рукой в источник дохода, то ли отдельные, случайно оброненные ЕЮ слова, обрывки воспоминаний, которыми она начала вдруг делиться под старость. Как бы там ни было, а думая о том дне, я словно чувствую горячие пятна солнца на лице, слышу тихий шепот плещущейся за кормой волны, вижу перед собой узкое бледное лицо ее бывшего мужа с высокими резкими скулами и морщинкой слева у самых губ, вижу, как он в растерянности проводит ладонью по седоватым волосам на затылке…

Стефания молча смотрела на него, полуприкрыв глаза, и вдруг, сжав зубы, коротко и хлестко ударила его по лицу и кивнула:

— Я.

Евгений отпрянул, машинально схватился рукой за мгновенно заалевшую щеку, спросил:

— Ты что?

— Да так… — сухо усмехнулась она. — Пятнадцать лет об этом думала. Извини.

Он перевел дух, покачал головой, не в силах поверить в то, что действительно видит перед собой эту женщину. Женщину, которую когда-то он тяжело, мучительно любил, потом с той же силой ненавидел, потом, запутавшись, захлебнувшись в сумбурности собственных чувств, хотел просто вычеркнуть, выбросить из жизни, не видеть больше никогда, не думать, не вспоминать. Женщину, с которой связаны самые невозможно, головокружительно счастливые и самые темные, страшные моменты его жизни. Поверить невозможно было в то, что это она — стоит рядом, высвеченная сумасшедшим майским солнцем, прикладывает ладонь козырьком к глазам, и кровавые искры загораются в темном, оправленном серебром гранате на ее пальце.

— Теперь я вижу, что это действительно ты, — протянул он. — А сначала как-то даже не верилось.

— Я, в общем, тоже была поражена, когда тебя увидела, — величаво склонила голову к плечу она.

— Думала, призрак? Явился с того света? — съязвил он.

Теперь уже она отшатнулась, дернулась, как от удара, губы дрогнули.

Он тут же извинился:

— Прости. Неудачная шутка.

— Ну отчего же? — каким-то ледяным, мертвенным голосом произнесла она. — Очень уместная. Ты, наверно, тоже пятнадцать лет ее вынашивал? Только вот… я прекрасно знала, что ты жив. Как там это говорится? При съемках драмы ни одного кролика не пострадало.